Главная Здравоохранение Прокурор напомнил дацику о евангелие и указал, что проститутки - тоже женщины. Пётр Проскурин - Отречение

Прокурор напомнил дацику о евангелие и указал, что проститутки - тоже женщины. Пётр Проскурин - Отречение

Он заворочался, завздыхал, столкнул с кровати пригревшегося у его бока здоровенного серовато-палевого кота Ваську, очень самолюбивого, стойко выдерживавшего ожесточенные баталии с крысами, невесть откуда появившимися и расплодившимися в последние два года на кордоне. Кот мягко шлепнулся на все четыре лапы, несколько раз вздрогнул кончиком хвоста, проявляя сильнейшее недовольство и обиду, фыркнул и отправился в соседнюю комнату, а оттуда, привычно приподняв круглой мордой шевелившуюся от свежего ветерка занавеску на окне, огляделся и бесшумно спрыгнул в кусты раздражающе пахшей сирени, подступившей вплотную к окнам большого, полупустого дома, затерянного в глуши старых зежских лесов. Захар не обратил внимания ни на кота, ни на его вполне справедливую обиду; да и все запахи словно в один момент отхлынули от Захара и, истончившись, рассеялись; он опять повернулся с боку на бок, покряхтывая и вздыхая, недовольный собой, ломотой в костях, и в то же время неосознанно приготовляясь к новому дню, к непрерывным делам и заботам кордона.

По давней привычке он ощупью поискал на табуретке рядом с изголовьем кровати кисет с табаком и спички, не нашел и вспомнил, что со времени, когда он поселился здесь и завел пасеку, бросил курить; рука его натолкнулась на кружку с водой, поставленную Феклушей, раз и навсегда взявшей на себя эту обязанность и он, опять пробормотав что-то неразборчивое, остался лежать, вперив глаза в еле проступавший потолок; темен был мир, и темна была его душа сейчас, темна и не хотела света, но он уже знал: дай только себе поблажку, начнет душить беспросветная, ненужная тоска. Еще помедлив с минуту, он тяжело приподнялся, скинул сильнее занывшие в коленях ноги с кровати (быть, быть непогоде!), сел, ожесточенно почесал грудь, заросшую седым жестким волосом, затем, как был, в исподнем, привычно откидывая в темноте щеколды с дверей, вышел па крыльцо. Неслышно появился Дик - величиной с доброго теленка пес - и, ожидая первого слова хозяина, внимательно смотрел на него, выставив острые уши и опустив хвост.

А-а, Дикой, - сказал Захар, называя пса давним, полузабытым еще щенячьим именем, которого, собственно, уже никто, кроме самого пса и Захара, не помнил. - Ну, как тут дела? - спросил Захар, и умный пес, стараясь угадать настроение хозяина, еще внимательнее взглянул ему в глаза и весь напрягся в ожидании дальнейших слов. Широко зевнув и ничего не говоря больше, оставив Дика раздумывать на крыльце, Захар скрылся в душной темноте просторных сеней, куда Дик без особого приглашения никогда не заходил. Дик тотчас повернулся в сторону неуловимо тянувшего откуда-то из глубины леса ветерка и сел; позади у него был дом с самым дорогим на свете, с Захаром, а перед ним, как всегда, простирался неведомый, каждый раз новый, загадочный, часто враждебный лес - тут Дик вспомнил злобного хромого волка, своего давнего врага, и, сам не осознавая, негромко зарычал, и шерсть на загривке у него приподнялась. Проверяя, он повел носом, втягивая в себя воздух; лес молчал, и Дик успокоился.

Вышел Захар, уже одетый, застучал тяжелыми сапогами по доскам крыльца; бодрый звук словно разбудил весь кордон: и наступавший со всех сторон лес обозначился тяжелее, и совсем ясно послышалось бормотанье бегущего неподалеку, еще полноводного от весны лесного ручья. Дик деловито зевнул и отправился вслед за Захаром по неотложным утренним делам; прежде всего Захар открыл дверь большого сарая и выпустил в загон на росную молодую траву корову Зорьку, и, пока она медленно, важно - по своему степенному характеру - выходила из сарая, Дик стоял рядом и внимательно за нею следил. Зорька была сегодня не в духе и первым делом, угнув голову к земле и выставив острые рога, хотела боднуть Дика, но тот, давно уже приученный к подобным каверзам, одним прыжком оказался в тылу у Зорьки и, радуясь новому дню, великолепной игре жизни, оглушительно залаял и прикинулся, что вот-вот вцепится Зорьке в зад, а она, высоко взбрыкнув, вскидывая ноги (из переполненного вымени у нее тугими струйками брызнуло молоко), прыжками промчалась в загон, в открытые настежь широкие ворота из осиновых жердей. Выполнив свою обязанность, Дик тут же вернулся к хозяину и опять уселся неподалеку от него, выбрав такое место, чтобы видеть одновременно и самого Захара, и ворота загона; Захар, изо дня в день наблюдавший эту игру, усмехнулся, тяжело опустился на дубовый кряж; от души чуть отпустило. Он любил ранние часы наедине с собою, когда, ни о чем не думая, можно было посидеть, слегка поеживаясь от утренней свежести, как бы привыкая к новому, надвигающемуся дню. Так было и вчера, и позавчера, и месяц назад - встретить повое утро в душевном покое, в освобождении себя от счетов с прошлым, от ненужных тревог и мыслей; но вот именно сегодня этого-то и не получалось. Во-первых, без всякой на то внешней причины вспомнилась Ефросинья уже перед самым концом, сломившаяся сразу после гибели своего любимца Николая, всего то и протянувшая после этого чуть больше полугода, да и вспомнилась как-то необычно - словно ненароком глянула на него из предрассветной лесной тьмы, глянула и скупо усмехнулась. Что-то, мол, загостился ты без меня, старый, на белом свете, пора, мол, пора, жду!

Слова эти неслышно прошелестели в душе у Захара, и стало как-то светлей, покойней на сердце, и он подивился про себя, потому что подобного не испытывал давно, уже несколько лет. «Ну что ты, Фрося, торопишь, - сказал он с понимающей усмешкой, - придет время, явлюсь. Теперь недолго, может, завтра, а то и нынче к вечеру… Так что жди, поторапливать нечего, тому срок сам собою назначен…»

Посторонний, еле-еле означавшийся звук перебил его мысли, заставил насторожиться, выпрямить голову - где-то очень далеко рубили дерево.

Помереть не дадут спокойно, - недовольно проворчал лесник Дику, неотступно следовавшему за ним и оказавшемуся, как всегда, рядом; именно по его напрягшимся острым ушам лесник понял, что не ошибся, хотя больше не услышал ни одного постороннего тревожащего стука. Падения дерева тоже не было слышно, и он, к неодобрению Дика, ожидавшего привычную команду: «Ну, пошли, Дикой», остался сидеть. Даже если дерево свалили, подумал лесник, так пусть его лучше увезут из лесу, ворье сейчас пошло добросовестное, ветки уберут, пень срезанной кочкой прикроют - даже наметанный глаз не всегда заметит. Успокоив себя подобными мыслями, Захар, по-прежнему чувствуя неодобрение пса, по поворачивая к нему головы, сказал:

Ладно, ладно, тебя не хватало… Давай Серого ищи, гони на место… Тоже мне, прокурор нашелся…

Внимательно выслушав хозяина и чуть выждав, не будет ли еще приказаний, пес по-волчьи бесшумно исчез в предрассветной тьме; тут Захар почувствовал, что новый день начался и окончательно потек своим привычным путем. Подступавший со всех сторон к кордону лес стал обозначиваться неясными рыхлыми громадами, как бы вырываться из тьмы; блеск редких звезд в небе слабел, да и густая синева неба размывалась, гасла; и в один момент, словно по неслышному сигналу, лес наполнился голосами птиц, пересвистом, звоном, щебетом, страстным гуканьем, нежными трелями; лесник угадывал знакомые голоса малиновок, щеглов, синиц; затревожилась, заскрипела где-то в низине болотная цапля, застрекотал бекас, и ему отозвались сороки… Невидимая пока еще из-за леса заря разгоралась; обозначились трубы над крышей дома, поверх слитной массы леса все резче пламенела малиновая полоса заревого огня - новый день начинался обычно. Привычно всматриваясь в охваченные призрачным, холодным, все время меняющимся пламенем вершины деревьев, Захар был сейчас один во всем мире, и все происходящее вокруг совершалось помимо него и его не касалось; яснее проступали новые потаенные уголки; в доме началось движение, и вскоре на крыльцо выскочила Феклуша с подойником в руках и пронеслась к загону; с застывшим раз и навсегда светлым безмятежным выражением лица она мелькнула мимо Захара, словно его и не было совсем; лесника лишь обдал легкий ветерок да сопровождавший Феклушу неотступно горьковатый полынный запах; Захар привык к нему, он служил для него как бы мерой покоя, прочности, мерой продолжения жизни, связывающей его пока еще с прошлым, с бурной, отдаляющейся молодостью, хотя теперь, насколько это было возможно, он и сторонился все больше утомлявших его людей.

Заря ширилась, охватывая небо над лесом, теперь по-другому, размашистее и щедрее, золотя поверху нечастые острова дубов и кленов; солнце, все еще из-за леса невидимое, уже взошло; момент этот означился безошибочно точно, и означился тем, что отхлынули, исчезли последние тревожные отголоски ночи.

Услышав тяжелый и все крепнущий топот, лесник тихо, поощряюще свистнул; Дик гнал к дому Серого, и вскоре сытый молодой конь, тяжело проскакав мимо, влетел в раскрытую дверь сарая, и было слышно, как он там несколько раз шумно встряхнулся; Дик же подбежал к хозяину и лег неподалеку, дыхание у него стало спокойным и ровным. Лесник прошел в сарай, распутал Серого, тихонько заржавшего ему навстречу, надел на него уздечку, накинул седло, висевшее тут же, на стене, на деревянном колышке, затем вывел коня к колодцу, налил в колоду свежей воды. Серый понюхал воду, шумно фыркнул и лишь окунул в студеную воду мягкие губы; он напился раньше из лесного ручья. Так было вчера, позавчера, неделю назад, и здесь присутствовало нечто нерушимое; с этого момента и для Серого окончательно отступала ночь с ее опасностями, настороженностью и непредсказуемостью, он тоже полностью переходил во власть хозяина и для него начиналась вторая половина жизни: дальше он как бы забывал свои желания и жил только волей человека.

Оставив оседланного коня у колодца, лесник пошел в дом; Серый, часто и сильно обмахиваясь хвостом, тотчас двинулся за ним и остановился у крыльца, ожидая; мимо прошла с тяжелым подойником, сверху повязанным марлей, пахнущая парным молоком Феклуша. Серый спокойно покосился на нее, но Дика, пытавшегося прошмыгнуть на крыльцо, встретил воинственно. Фыркнул, тряхнул головой и даже вознамерился поддеть его задом; пес заворчал, ловко увернулся, припал к земле, следя за каждым движением Серого. И эта игра повторялась между ними чуть ли не каждое утро, они привыкли к ней и находили в ней определенный вкус и радость.

Совсем высветлило; солнце ударило по верху леса и стало прорываться к земле, окончательно слизывая тяжелую молочную росу. Куры за сараем подняли отчаянный переполох, и Дик насторожился, приподнялся и замер па полусогнутых, напружинившихся лапах, готовый при малейшей необходимости ринуться вперед и навести порядок, но куры - существа взбалмошные, непостоянные и глупые - неожиданно утихли; Дик, однако, быстро обежал сарай, усиленно водя носом, и, ничего не обнаружив, вернулся к крыльцу. Лесник с ружьем за спиной уже сидел в седле, и Дик почувствовал глубокое, тайное волнение. Он присел и горящими глазами смотрел на хозяина, что-то говорившего вышедшей на крыльцо, явно недовольной происходящим Феклуше. Пес не то что хозяин, умел ждать; он, правда, не совсем все понимал сейчас, но как только Захар, прерывая на полуслове разговор с Феклушей, шевельнул поводья, Дик сорвался с места и оказался впереди, и то, что Феклуша не успела дать ему поесть (в чем и была причина ее затянувшегося объяснения с Захаром), лишь усилило легкость и стремительность его тела, обострила и без того поразительное чутье; с этого момента Дик весь отдался чувству движения, чувству проснувшейся беспредельной свободы, и этому его состоянию не мог помешать ни Захар, ни глухой мягкий топоток копыт Серого по сырой, глушившей любые звуки земле. II хотя Захар по-прежнему оставался для Дика высшей непререкаемой, даже божественной силой, мир для Дика теперь разделился. По одну сторону оставался хозяин, по другую - лес с его всегда тайной, неведомой жизнью, с его волнующим запахом опасности. Лес был много древнее Дика, а сам пес древнее человека, и здесь у каждого были свои связи и свои различия, переступить которые им было не дано.

Серый пошел иным, убористым шагом, и лесник, сразу подобравшись, увидев появившегося неподалеку Дика, очнулся от своих мыслей; он был теперь близко у цели. Слышались негромкие голоса, дробный частый перестук двух топоров; затем хрипловатый, казавшийся особенно лишним и ненужным в сиянии разгоревшегося ясного утра, мужской голос скверно выругался и прикрикнул: «Ну, нажми давай, черт!»

Серый остановился; поправив ружье, с забытым удовольствием чувствуя настороженность и легкость сухого тела, лесник спрыгнул на землю и, привыкая, слегка топнул одной, затем другой ногой. Дик немедленно подошел, сел неподалеку и стал внимательно смотреть на хозяина. Захар вполголоса приказал Дику ждать, а сам, скрываясь за деревьями, пошел на голоса и шум.

Чтобы подкрепить свою позицию, прежде чем зачитать позицию гособвинения, прокурор зачитал выдержки из показаний потерпевших, которые были допрошены в рамках судебного разбирательства.

Начал свою речь Свердлов издалека, напомнив всем участникам процесса, что в деле пострадавшими значатся беззащитные женщины - постоялицы отеля «Графтио» на Васильевском острове и его администратор. По его словам, все "жертвы были ошарашены действиями Дацика" и даже не пытались дать отпор огромному мужчине и его сообщникам, поэтому осуждать можно только того, кто сидит на скамье за тюремной решеткой.

- Прошу суд не доверять показаниям подсудимого, что Дацик боролся в борделями, - пояснил Свердлов. - В данном случае, как показала ситуация в квартире 18 в доме на 11 линии Васильевского острова, Дацик проник туда с целью совершения разбойного нападения чтобы похитить имущество.

Прокурор указал, что он не будет оспаривать позицию как подсудимого, так и его защиты - о том, что Вячеслав является ярым борцом за нравственность и поэтому «взял на себя тяжкий груз - борьба с борделями в Санкт-Петербурге». По его словам, подсудимый мог бы выбрать и другой способ борьбы с этим явлением, без применения кулаков, монтировки и насилия над женщинами.

- Сколько веревочке не виться, а конец один , - подытожил гособвинитель. - Стойкая установка преступного поведения проявились во всех красках, и мнимые победы в борьбе с проституцией сыграли с подсудимым злую шутку.

По мнению Свердлова, Дацик вовсе а пытался пополнить свой карман, «ведь они же все равно проститутки и с ними можно не считаться». Поэтому «Рыжий Тарзан» отнял силой мобильный телефон одной из пострадавших и взял из сейфа 10 тысяч рублей.

- Об умысле о похищении имущества также свидетельствует то, что он дал указания своим подручным свести в одну комнату всех женщин, чтобы было поменьше свидетелей всему происходящему , - пояснил прокурор. - Также он давал указания, когда выключать видеокамеру, чтобы его действия не были зафиксированы.

За кадром, по словам гособвинения, Дацик размахивал «металлической палкой», крушил и ломал мебель. Именно тот факт, что погром подсудимым был совершен в квартире, указывает на то, что обвиняемый совершил правонарушение, попадающее под уголовную статью «нарушение неприкосновенности жилища».

Что касается самих пострадавших, Свердлов называет их постоялицами отеля. Так, он напомнил участникам процесса о показаниях одной из участниц «Марша проституток», организованного подсудимым после учиненного погрома в отеле «Графтио».

- Она отдыхала в номере, который был заранее забронирован на ее имя, - пояснил Свердлов. - Когда подсудимый выломал дверь и зашел в номер, она испугалась, а когда он начал орать и обзывать ее проституткой, хватать за руку и таскать по полу, она не могла оказать сопротивление.

Также прокурор указал на то, что Дацик сам признался, что в день погрома отеля он находился там вместе со своими товарищами для совершения «контрольной закупки сексуальных услуг». В конце своей речи Свердлов указал на главную ошибку Дацика - ему нужно было «не применять насилие к потерпевшим, даже если бы они и были проститутками, а вызвать полицию и ждать их приезда для оформления определенной документации».

- Здесь уместно напомнить о новозаветной истории из Евангелия от Иоанна про то, как Иисусу привели грешницу, взятую при прелюбодеянии, и которую следовало побить камнями по завету Моисея. Иисус предложил бросить в нее камень тому, кто без греха и не нашлось такого человека, - заключил прокурор Свердлов. - Большинство ученых считают, что датой написания Евангелия является 80-95 или 90-110 годы. И вот спустя более 1190 лет нашелся человек, который посчитал себя безгрешным и поднял руку на женщину.

Над этими словами подсудимый чуть не захохотал.

По словам государственного обвинителя, подсудимый, преследуя чистоту нравов, переступил уголовный закон, а потерпевшие не сделали ничего плохого и не совершали в отношении него противоправных деяний. Поэтому Вячеслав Дацик должен быть реально наказан и отбыть на 5 лет в колонию строгого режима.

Как только прокурор закончил свое выступление, мать обвиняемого и его знакомые начали кричать о несправедливости предложенного наказания и пригрозили ему продолжить начатое Вячеславом, несмотря на решение суда. Сам же Дацик обратился к судье с предложением выписать прокурору Пулитцеровскую премию за литературные способности.

Напомним, бывший боец «М-1», а ныне известный борец за нравственность 37-летний Вячеслав Дацик во второй раз оказался на скамье подсудимых по обвинению в совершении уголовного дела. На этот раз бойца обвиняют в совершении нескольких преступных деяний: «нарушение неприкосновенности жилища», «побои» и «разбой».

Все это «Рыжий Тарзан» учинил 18 мая 2016 года на Васильевском острове, через несколько месяцев после своего освобождения (отбывал пятилетний срок за разбой, - прим. ред.). Проведя «контрольную закупку», он вывел девушек, промышлявших торговлей своими телами, на улицу и провел их «в чем мать родила» до ближайшего отдела полиции.

Вышел Захар, уже одетый, застучал тяжелыми сапогами по доскам крыльца; бодрый звук словно разбудил весь кордон: и наступавший со всех сторон лес обозначился тяжелее, и совсем ясно послышалось бормотанье бегущего неподалеку, еще полноводного от весны лесного ручья. Дик деловито зевнул и отправился вслед за Захаром по неотложным утренним делам; прежде всего Захар открыл дверь большого сарая и выпустил в загон на росную молодую траву корову Зорьку, и, пока она медленно, важно – по своему степенному характеру – выходила из сарая, Дик стоял рядом и внимательно за нею следил. Зорька была сегодня не в духе и первым делом, угнув голову к земле и выставив острые рога, хотела боднуть Дика, но тот, давно уже приученный к подобным каверзам, одним прыжком оказался в тылу у Зорьки и, радуясь новому дню, великолепной игре жизни, оглушительно залаял и прикинулся, что вот-вот вцепится Зорьке в зад, а она, высоко взбрыкнув, вскидывая ноги (из переполненного вымени у нее тугими струйками брызнуло молоко), прыжками промчалась в загон, в открытые настежь широкие ворота из осиновых жердей. Выполнив свою обязанность, Дик тут же вернулся к хозяину и опять уселся неподалеку от него, выбрав такое место, чтобы видеть одновременно и самого Захара, и ворота загона; Захар, изо дня в день наблюдавший эту игру, усмехнулся, тяжело опустился на дубовый кряж; от души чуть отпустило. Он любил ранние часы наедине с собою, когда, ни о чем не думая, можно было посидеть, слегка поеживаясь от утренней свежести, как бы привыкая к новому, надвигающемуся дню. Так было и вчера, и позавчера, и месяц назад – встретить повое утро в душевном покое, в освобождении себя от счетов с прошлым, от ненужных тревог и мыслей; но вот именно сегодня этого-то и не получалось. Во-первых, без всякой на то внешней причины вспомнилась Ефросинья уже перед самым концом, сломившаяся сразу после гибели своего любимца Николая, всего то и протянувшая после этого чуть больше полугода, да и вспомнилась как-то необычно – словно ненароком глянула на него из предрассветной лесной тьмы, глянула и скупо усмехнулась. Что-то, мол, загостился ты без меня, старый, на белом свете, пора, мол, пора, жду!

Слова эти неслышно прошелестели в душе у Захара, и стало как-то светлей, покойней на сердце, и он подивился про себя, потому что подобного не испытывал давно, уже несколько лет. "Ну что ты, Фрося, торопишь, – сказал он с понимающей усмешкой, – придет время, явлюсь. Теперь недолго, может, завтра, а то и нынче к вечеру… Так что жди, поторапливать нечего, тому срок сам собою назначен…"

Посторонний, еле-еле означавшийся звук перебил его мысли, заставил насторожиться, выпрямить голову – где-то очень далеко рубили дерево.

– Помереть не дадут спокойно, – недовольно проворчал лесник Дику, неотступно следовавшему за ним и оказавшемуся, как всегда, рядом; именно по его напрягшимся острым ушам лесник понял, что не ошибся, хотя больше не услышал ни одного постороннего тревожащего стука. Падения дерева тоже не было слышно, и он, к неодобрению Дика, ожидавшего привычную команду: "Ну, пошли, Дикой", остался сидеть. Даже если дерево свалили, подумал лесник, так пусть его лучше увезут из лесу, ворье сейчас пошло добросовестное, ветки уберут, пень срезанной кочкой прикроют – даже наметанный глаз не всегда заметит. Успокоив себя подобными мыслями, Захар, по-прежнему чувствуя неодобрение пса, по поворачивая к нему головы, сказал:

– Ладно, ладно, тебя не хватало… Давай Серого ищи, гони на место… Тоже мне, прокурор нашелся…

Внимательно выслушав хозяина и чуть выждав, не будет ли еще приказаний, пес по-волчьи бесшумно исчез в предрассветной тьме; тут Захар почувствовал, что новый день начался и окончательно потек своим привычным путем. Подступавший со всех сторон к кордону лес стал обозначиваться неясными рыхлыми громадами, как бы вырываться из тьмы; блеск редких звезд в небе слабел, да и густая синева неба размывалась, гасла; и в один момент, словно по неслышному сигналу, лес наполнился голосами птиц, пересвистом, звоном, щебетом, страстным гуканьем, нежными трелями; лесник угадывал знакомые голоса малиновок, щеглов, синиц; затревожилась, заскрипела где-то в низине болотная цапля, застрекотал бекас, и ему отозвались сороки… Невидимая пока еще из-за леса заря разгоралась; обозначились трубы над крышей дома, поверх слитной массы леса все резче пламенела малиновая полоса заревого огня – новый день начинался обычно. Привычно всматриваясь в охваченные призрачным, холодным, все время меняющимся пламенем вершины деревьев, Захар был сейчас один во всем мире, и все происходящее вокруг совершалось помимо него и его не касалось; яснее проступали новые потаенные уголки; в доме началось движение, и вскоре на крыльцо выскочила Феклуша с подойником в руках и пронеслась к загону; с застывшим раз и навсегда светлым безмятежным выражением лица она мелькнула мимо Захара, словно его и не было совсем; лесника лишь обдал легкий ветерок да сопровождавший Феклушу неотступно горьковатый полынный запах; Захар привык к нему, он служил для него как бы мерой покоя, прочности, мерой продолжения жизни, связывающей его пока еще с прошлым, с бурной, отдаляющейся молодостью, хотя теперь, насколько это было возможно, он и сторонился все больше утомлявших его людей.

Совсем высветлило; солнце ударило по верху леса и стало прорываться к земле, окончательно слизывая тяжелую молочную росу. Куры за сараем подняли отчаянный переполох, и Дик насторожился, приподнялся и замер на полусогнутых, напружинившихся лапах, готовый при малейшей необходимости ринуться вперед и навести порядок, но куры – существа взбалмошные, непостоянные и глупые – неожиданно утихли; Дик, однако, быстро обежал сарай, усиленно водя носом, и, ничего не обнаружив, вернулся к крыльцу. Лесник с ружьем за спиной уже сидел в седле, и Дик почувствовал глубокое, тайное волнение. Он присел и горящими глазами смотрел на хозяина, что-то говорившего вышедшей на крыльцо, явно недовольной происходящим Феклуше. Пес не то что хозяин, умел ждать; он, правда, не совсем все понимал сейчас, но как только Захар, прерывая на полуслове разговор с Феклушей, шевельнул поводья, Дик сорвался с места и оказался впереди, и то, что Феклуша не успела дать ему поесть (в чем и была причина ее затянувшегося объяснения с Захаром), лишь усилило легкость и стремительность его тела, обострила и без того поразительное чутье; с этого момента Дик весь отдался чувству движения, чувству проснувшейся беспредельной свободы, и этому его состоянию не мог помешать ни Захар, ни глухой мягкий топоток копыт Серого по сырой, глушившей любые звуки земле. II хотя Захар по-прежнему оставался для Дика высшей непререкаемой, даже божественной силой, мир для Дика теперь разделился. По одну сторону оставался хозяин, по другую – лес с его всегда тайной, неведомой жизнью, с его волнующим запахом опасности. Лес был много древнее Дика, а сам пес древнее человека, и здесь у каждого были свои связи и свои различия, переступить которые им было не дано.

Слово прокуратура произошло от латинского слова prokuro – забочусь , управляю , обеспечиваю , предотвращаю . Как в точку! Идея создания этого органа и состояла в обеспечении справедливости и законности.

Роль Петр I в создании органов прокуратуры.

Основателем органов прокуратуры в России по праву считается Петр I. Период конце XVI - начала XVII веков отмечен значительным ростом преступности, казнокрадства и взяточничества. Все это вызывало потребность в создании принципиально новой службы государственного контроля.

В 1711 году Петр I создал орган – фискалитет , назначение которого состояло в том, чтобы «тайно проведывать, доносить и обличать » обо всех нарушениях закона, злоупотреблениях, а также обо всем, что «во вред государственному интересу может быть».

Слово fiscalis имеет латинское происхождение, означает «казенный ».

Глава фискалов – обер-фискал, хоть и состоял при Сенате, однако назначался непосредственно государем, приносил ему присягу и был ответственен перед ним. Фискалы всех рангов не получали материального обеспечения от казны, существовали за счет «собственных кормовых», а это привело к поборам и злоупотреблениям. Так даже само слово «фискал» стало на Руси бранным.

Со временем Петр I, убедился в неэффективности службы фискалов, необходимо было перейти на гласный надзор за исполнением законов, и самое главное, фискалы не осуществляют надзор за Сенатом. Органом, стоящим над Сенатом и осуществляющим надзор от имени государя за его деятельностью, и стала прокуратура .

Первый законодательный акт о прокуратуре и прокурорах.

Первым законодательным актом о прокуратуре был Указ от 12 января 1722 года : «Быть при Сенате, генерал-прокурору и обер-прокурору, также во всякой коллегии по прокурору, которые должны будут рапортовать генерал-прокурору». Если фискалы находились в ведение Сената, то генерал-прокурор подчинялся самому императору, ибо «сей чин яко око наше и стряпчий о делах государственных». Прокуроры имели назначение «взыскателей наказания» и «защитников невинности». Прокуроры были поставлены над фискалами и должны были расследовать их донесения и передавать дела на рассмотрение в суды. Постепенно надобность в фискальной канцелярии отпала и в 1729 году она прекратила свое существование.

Первый генерал-прокурор.

Петр I весьма тщательно подошел к выбору первого генерал-прокурора. Им стал известный в истории России государственный деятель Павел Иванович Ягужинский. Ягужинский родился в 1683 году в семье бедного органиста, работавшего в Лютеранской церкви в Немецкой слободе в Москве. Восемнадцатилетний Ягужинский впервые встретился с Петром I и покарил его образной и красивой речью, блестящим умом, умением быстро и толково составить любую бумагу. Петр I зачислил Ягужинского в Преображенский полк. В 27 лет он уже камер-юнкер и капитан Преображенского полка, затем полковник, генерал-адъютант. Спустя непродолжительное время он получил чин генерал-майора, и, наконец, генерал-лейтенанта. Ягужинский хорошо знал несколько иностранных языков, был великолепно начитан. Поэтому Петр неоднократно доверял ему важные дипломатические миссии: в 1713 году он вел переговоры с королем Дании, в 1720 году – с прусским королем; участвовал в ряде конгрессов. На должность генерал-прокурора Петр I возлагал большие надежды , поэтому уже 18.01.1722 года он назначил П.И. Ягужинского на этот пост.

Место прокурора в делах государевых.

Петр I сразу дал понять сенаторам, какое место в государственных делах он намерен отвести прокурору. Представляя сенаторам первого генерал-прокурора, император сказал: «Вот мое око, коим я буду вас видеть. Он знает мои намерения и желания. Что он заблагорассудит, то вы и делайте; хотя бы вам показалось, что он поступает противо моим и государственным выгодам, вы однако ж то выполняйте и, уведомив меня о том, ожидайте моего повеления ».

С созданием прокуратуры надзор был распространен и на Сенат: «Генерал-прокурор повинен сидеть в Сенате и смотреть накрепко, дабы Сенат свою должность хранил и во всех делах, которые к сенаторскому рассмотрению и решениям подлежат, истинно , ревностно и порядочно , без потерения времени, по регламентам и указам отправлял… Также должен накрепко смотреть, дабы Сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал».

Организация, формы и методы прокурорского надзора.

Организация, формы и методы прокурорского надзора были определены в Указе Петр I от 27 апреля 1723 года «О должности генерал-прокурора».
Генерал-прокурор приносил в Сенат протест и приостанавливал дело, сообщив об этом императору: « А еже ли что увидит, тогда в тот же час повинен предлагать Сенату явно, с полным изъяснением, в чем они или некоторые из них не так делают, как надлежит, дабы исправили. А ежели не послушают, то должен в тот же час протестовать и оное дело остановить. И немедленно донесть нам, если весьма нужное».
Причем император остерегал прокурора от злоупотребления своими правами : «Також надлежит генерал-прокурору в доношениях явных, которые он будет подавать, осторожно и рассмотрительно поступать, дабы напрасно кому бесчестия не учинить».
Царь установил и сроки, в которые генерал-прокурор должен был доложить о нарушении закона: «более недели в том не мешкать».

Законодательная инициатива прокурора.

На генерал-прокурора возлагалась обязанность выявлять пробелы в законодательстве и ставить перед Сенатом вопрос для выработки проекта нового решения, который впоследствии утверждался императором.

Единоначалие в прокурорской системе, ответственность прокуроров.

Все прокуроры были подчинены генерал-прокурору: «Генерал-прокурор должен смотреть над всеми прокурорами, дабы в своем звании истинно и ревностно поступали». Прокуроры «ежели кто в чем приступит» должны были наказываться Сенатом. Генерал-прокурор и обер-прокурор (заместитель и помощник генерал-прокурора) подлежали только императорскому суду.
Указ установил, что в случае злоупотреблений генерал-прокурор будет наказан, «яко преступник указа и явный разоритель государства ».
Генерал-прокурор Ягужинский в силу своего блестательного ума и работоспособности постепенно занимает ключевое положение в государственном управлении. Наблюдательные иностранцы отмечали, что генерал-прокурор Ягужинский был вторым после императора лицом государства Российского по своей силе и значению.

Прокуратура при Екатерине I.

После смерти Петр I прокуратура как государственный орган переживала не лучшие свои времена. Екатерина I, хотя и благоволила Ягужинскому, однако мало интересовалась делами прокуратуры. На первое место в государстве выдвинулся Верховный тайный совет, который фактически и управлял всеми делами.

Прокуратура в период царствования Екатерины II .

В период царствования Екатерины II в существенной мере был усилен местный прокурорский надзор .
7 сентября 1775 года царицей издан законодательный акт « Учреждения для управления губерний». В этом документе выстроена достаточно стройная система прокурорских органов от генерал-прокурора до уездных стряпчих. Губернский прокурор находится в двойном подчинении – губернаторским властям и генерал-прокурору. Стряпчие являлись помощниками губернского прокурора и в то же время образовывали собственную коллегию. «Учреждения» устанавливали права и обязанности прокуроров по общему и судебному надзору. В обязанностях губернского прокурора преобладали функции общего надзора (прообраза современного надзора за исполнением законов на территории государства). Екатерина II создала прокурорские органы и в уездах. Петровское законодательство успело учредить 6 прокуроров только при надворных судах. Теперь же прокурорские должности создаются при всех судебных местах . Однако кроме судебного , на них возложен и общий надзор , и надзор за местами лишения свободы .

Закон настойчиво напоминает прокурорским работникам о необходимости вести борьбу со взятками (т.е. и тогда одной из главных функций прокуратуры была борьба с коррупцией ) – старинным злом русских судов (как называли взятку историки и юристы тех лет). Прокуроры времен Екатерины II имели право налагать штрафы за беспорядки в судах и взимать часть доходов от судебных штрафов в свою пользу. Профессор А.Д. Градовский писал в начале 19 века о генерал-прокуроре времен Екатерины II: « Сохраняя при этом свое значение блюстителя законов в делах судебных, он соединил в своем лице должность министра финансов, внутренних дел и юстиции… »

Прокуратура до революции 1917 года при императорах Александре I, Александре II, Александре III.

Император Александр I 25 июня 1811 года издал манифест, по которому все, что принадлежало к устройству судебного порядка (в том числе и прокуроры), составляло предмет Министерства юстиции. В период царствования Александра II, напротив, генерал-прокурор был министром юстиции. В 1862 году Государственный Совет принял «Основные положения о прокуратуре », в которых определено государственное назначение прокурорского надзора: «наблюдение за точным и единообразным исполнением законов в Российской империи ». Принципы организации и деятельности прокуратуры, определенные «Основными положениями», оставались незыблемыми на протяжении всего периода существования империи. А именно: единство и строжайшая централизация органов прокурорского надзора в империи, строгая подчиненность и несменяемость прокуроров, независимость от «местных» властей.

С 1882 года (период царствования Александре III) вплоть до 1917 года прокуратура являлась сугубо карательным органом .

Подводя итоги дореволюционной прокуратуре, отмечаем,
Генерал-прокурорами были выдающиеся государственные деятели – Д. Блудов, Д. Трощинский, блестящие юристы-Д.Замятины, Д.Набоков, герои воинских сражений – А. Самойлов, Д. Лобанов-Ростовский, дипломат Д.Дашков, гордость российской литературы – Г. Державин и И. Дмитриев . Все они были патриотами своего Отечества , заботились о чести мундира и достоинстве профессии. За время существования должности генерал-прокурора с 1722 года по 1917 год ее занимали 33 человека.

От авторов: материал подготовлен на основе публикации «Путь длиною в 280 лет» в документально-публицистическом издании «Российская прокуратура. Сибирский Федеральный округ» под общей редакцией В.В.Симученкова, 2001, с. 9-11.

По давней привычке он ощупью поискал на табуретке рядом с изголовьем кровати кисет с табаком и спички, не нашел и вспомнил, что со времени, когда он поселился здесь и завел пасеку, бросил курить; рука его натолкнулась на кружку с водой, поставленную Феклушей, раз и навсегда взявшей на себя эту обязанность и он, опять пробормотав что-то неразборчивое, остался лежать, вперив глаза в еле проступавший потолок; темен был мир, и темна была его душа сейчас, темна и не хотела света, но он уже знал: дай только себе поблажку, начнет душить беспросветная, ненужная тоска. Еще помедлив с минуту, он тяжело приподнялся, скинул сильнее занывшие в коленях ноги с кровати (быть, быть непогоде!), сел, ожесточенно почесал грудь, заросшую седым жестким волосом, затем, как был, в исподнем, привычно откидывая в темноте щеколды с дверей, вышел на крыльцо. Неслышно появился Дик – величиной с доброго теленка пес – и, ожидая первого слова хозяина, внимательно смотрел на него, выставив острые уши и опустив хвост.

– А-а, Дикой, – сказал Захар, называя пса давним, полузабытым еще щенячьим именем, которого, собственно, уже никто, кроме самого пса и Захара, не помнил. – Ну, как тут дела? – спросил Захар, и умный пес, стараясь угадать настроение хозяина, еще внимательнее взглянул ему в глаза и весь напрягся в ожидании дальнейших слов. Широко зевнув и ничего не говоря больше, оставив Дика раздумывать на крыльце, Захар скрылся в душной темноте просторных сеней, куда Дик без особого приглашения никогда не заходил. Дик тотчас повернулся в сторону неуловимо тянувшего откуда-то из глубины леса ветерка и сел; позади у него был дом с самым дорогим на свете, с Захаром, а перед ним, как всегда, простирался неведомый, каждый раз новый, загадочный, часто враждебный лес – тут Дик вспомнил злобного хромого волка, своего давнего врага, и, сам не осознавая, негромко зарычал, и шерсть на загривке у него приподнялась. Проверяя, он повел носом, втягивая в себя воздух; лес молчал, и Дик успокоился.

Вышел Захар, уже одетый, застучал тяжелыми сапогами по доскам крыльца; бодрый звук словно разбудил весь кордон: и наступавший со всех сторон лес обозначился тяжелее, и совсем ясно послышалось бормотанье бегущего неподалеку, еще полноводного от весны лесного ручья. Дик деловито зевнул и отправился вслед за Захаром по неотложным утренним делам; прежде всего Захар открыл дверь большого сарая и выпустил в загон на росную молодую траву корову Зорьку, и, пока она медленно, важно – по своему степенному характеру – выходила из сарая, Дик стоял рядом и внимательно за нею следил. Зорька была сегодня не в духе и первым делом, угнув голову к земле и выставив острые рога, хотела боднуть Дика, но тот, давно уже приученный к подобным каверзам, одним прыжком оказался в тылу у Зорьки и, радуясь новому дню, великолепной игре жизни, оглушительно залаял и прикинулся, что вот-вот вцепится Зорьке в зад, а она, высоко взбрыкнув, вскидывая ноги (из переполненного вымени у нее тугими струйками брызнуло молоко), прыжками промчалась в загон, в открытые настежь широкие ворота из осиновых жердей. Выполнив свою обязанность, Дик тут же вернулся к хозяину и опять уселся неподалеку от него, выбрав такое место, чтобы видеть одновременно и самого Захара, и ворота загона; Захар, изо дня в день наблюдавший эту игру, усмехнулся, тяжело опустился на дубовый кряж; от души чуть отпустило. Он любил ранние часы наедине с собою, когда, ни о чем не думая, можно было посидеть, слегка поеживаясь от утренней свежести, как бы привыкая к новому, надвигающемуся дню. Так было и вчера, и позавчера, и месяц назад – встретить повое утро в душевном покое, в освобождении себя от счетов с прошлым, от ненужных тревог и мыслей; но вот именно сегодня этого-то и не получалось. Во-первых, без всякой на то внешней причины вспомнилась Ефросинья уже перед самым концом, сломившаяся сразу после гибели своего любимца Николая, всего то и протянувшая после этого чуть больше полугода, да и вспомнилась как-то необычно – словно ненароком глянула на него из предрассветной лесной тьмы, глянула и скупо усмехнулась. Что-то, мол, загостился ты без меня, старый, на белом свете, пора, мол, пора, жду!

Слова эти неслышно прошелестели в душе у Захара, и стало как-то светлей, покойней на сердце, и он подивился про себя, потому что подобного не испытывал давно, уже несколько лет. «Ну что ты, Фрося, торопишь, – сказал он с понимающей усмешкой, – придет время, явлюсь. Теперь недолго, может, завтра, а то и нынче к вечеру… Так что жди, поторапливать нечего, тому срок сам собою назначен…»

– Помереть не дадут спокойно, – недовольно проворчал лесник Дику, неотступно следовавшему за ним и оказавшемуся, как всегда, рядом; именно по его напрягшимся острым ушам лесник понял, что не ошибся, хотя больше не услышал ни одного постороннего тревожащего стука. Падения дерева тоже не было слышно, и он, к неодобрению Дика, ожидавшего привычную команду: «Ну, пошли, Дикой», остался сидеть. Даже если дерево свалили, подумал лесник, так пусть его лучше увезут из лесу, ворье сейчас пошло добросовестное, ветки уберут, пень срезанной кочкой прикроют – даже наметанный глаз не всегда заметит. Успокоив себя подобными мыслями, Захар, по-прежнему чувствуя неодобрение пса, по поворачивая к нему головы, сказал:

– Ладно, ладно, тебя не хватало… Давай Серого ищи, гони на место… Тоже мне, прокурор нашелся…

Внимательно выслушав хозяина и чуть выждав, не будет ли еще приказаний, пес по-волчьи бесшумно исчез в предрассветной тьме; тут Захар почувствовал, что новый день начался и окончательно потек своим привычным путем. Подступавший со всех сторон к кордону лес стал обозначиваться неясными рыхлыми громадами, как бы вырываться из тьмы; блеск редких звезд в небе слабел, да и густая синева неба размывалась, гасла; и в один момент, словно по неслышному сигналу, лес наполнился голосами птиц, пересвистом, звоном, щебетом, страстным гуканьем, нежными трелями; лесник угадывал знакомые голоса малиновок, щеглов, синиц; затревожилась, заскрипела где-то в низине болотная цапля, застрекотал бекас, и ему отозвались сороки… Невидимая пока еще из-за леса заря разгоралась; обозначились трубы над крышей дома, поверх слитной массы леса все резче пламенела малиновая полоса заревого огня – новый день начинался обычно. Привычно всматриваясь в охваченные призрачным, холодным, все время меняющимся пламенем вершины деревьев, Захар был сейчас один во всем мире, и все происходящее вокруг совершалось помимо него и его не касалось; яснее проступали новые потаенные уголки; в доме началось движение, и вскоре на крыльцо выскочила Феклуша с подойником в руках и пронеслась к загону; с застывшим раз и навсегда светлым безмятежным выражением лица она мелькнула мимо Захара, словно его и не было совсем; лесника лишь обдал легкий ветерок да сопровождавший Феклушу неотступно горьковатый полынный запах; Захар привык к нему, он служил для него как бы мерой покоя, прочности, мерой продолжения жизни, связывающей его пока еще с прошлым, с бурной, отдаляющейся молодостью, хотя теперь, насколько это было возможно, он и сторонился все больше утомлявших его людей.