У нас прежде говорилось воевать неприятеля. Дневники, записные книжки, воспоминания. Штык, быстрота, внезапность - это вожди россиян

Софи́я Я́ковлевна Парно́к (30 июля [11 августа ] , Таганрог - 26 августа , Каринское , Московская область) - русская поэтесса и переводчица .

Биография

София Парнок (настоящая фамилия Парно́х) родилась 30 июля (11 августа) в Таганроге , в обрусевшей еврейской зажиточной семье. Сестра известного музыкального деятеля, поэта и переводчика Валентина Парнаха и поэтессы Елизаветы Тараховской .

Ранняя смерть матери (она умерла вскоре после рождения близнецов, Валентина и Елизаветы) и второй брак отца, женившегося на их гувернантке, сделали жизнь в таганрогском доме навсегда нестерпимой, а отношения с отцом отчуждёнными.

После окончания с золотой медалью Таганрогской Мариинской гимназии ( -) - год жила в Швейцарии , где училась в Женевской консерватории , по возвращении в Россию занималась на Бестужевских курсах .

Первый сборник «Стихотворения» вышел в Петрограде в 1916 году и встретил в общем положительные отклики критики.

В некрологе В. Ходасевич написал: «Ею было издано много книг, неизвестных широкой публике - тем хуже для публики».

Возвращение Парнок в литературу состоялось благодаря Софье Поляковой , собравшей её поздние неопубликованные произведения и издавшей в 1979 в США все 261 стихотворение с подробным предисловием.

Семья

• Парнох, Яков Соломонович ( -) - отец, провизор, владелец аптеки, член городской Думы г. Таганрога, почетный гражданин Таганрога.
• Парнах, Валентин Яковлевич - брат, русский поэт , переводчик , музыкант , танцор , хореограф , зачинатель русского джаза .
• Тараховская, Елизавета Яковлевна - сестра, русская поэтесса , переводчик .
• Парнах, Александр Валентинович - племянник, писатель.
• Максим Александрович Парнах - внучатый племянник, художник, педагог.

Книги С. Я. Парнок

• Стихотворения. - Пг. : Тип. Р. Голике и А. Вильборг, 1916. - 80 с.
• Розы Пиерии. - М .-Пг. : Творчество, 1922. - 32 с., 3 000 экз.
• Лоза: Стихи 1922 г. / Обл. В. Фаворского. - М .: Шиповник, 1923. - 45 с.
• Музыка. - М .: Узел, 1926. - 32 с., 700 экз.
• «Вполголоса», стихи 1926-1927, - М .: Узел, 1928. - 63 с., 200 экз.
• Собрание стихотворений / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. С. В. Поляковой. - Ann Arbor: Ардис , 1979.
• Парнок Софья. Собрание сочинений. / Вст. статья, подготовка текста и примечание С. Поляковой. - СПб. : ИНАПРЕСС , 1998. - 544 с. - ISBN 5-87135-045-3 .
• София Парнок . Стихотворения // Строфы века. Антология русской поэзии. / Под. ред. Е. Евтушенко . - М .: Полифакт, 1999. - ISBN 5-89356-006-X .
• София Парнок . Стихотворения // От символистов до обэриутов. Поэзия русского модернизма. Антология. В 2 кн. Кн 1. - М .: Эллис Лак, 2001. - 704 с. - ISBN 5-88889-047-2 .
• София Парнок . Вполголоса: Стихотворения. - М .: О. Г. И., 2010. - 312 с. - ISBN 978-5-94282-534-8 .

Музыкальные интерпретации

• В 2002 году в рамках проекта «АЗиЯ+» певицей, поэтом и композитором Еленой Фроловой выпущен «Ветер из Виоголосы», песни на стихи Софии Парнок.

Напишите отзыв о статье "Парнок, София Яковлевна"

Литература

• Краткая литературная энциклопедия. - М .: Советская энциклопедия , 1962-1978. - Т. 1-9.
• Burgin D.L. Sophia Parnok. The Life and Work of Russia’s Sappho. - N. Y. : NY University Press, 1994. - ISBN 0-8147-1190-1 .
• Строфы века . Антология русской поэзии / Сост. Е. Евтушенко , ред. Е. Витковский . - Мн. ; М .: Полифак , 1995.
• Полякова С. В. [Вступительная статья к сборнику] // Парнок, София . Собрание стихотворений. - СПб. : ИНАПРЕСС , 1998. - С. 440-466.
• Бургин Д. Л. София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо . - СПб. : ИНАПРЕСС , 1999. - 512 с. - ISBN 5-87135-065-8 .
• Энциклопедия Таганрога. - Ростов н/Д : Ростиздат, 2003. - 512 с. - ISBN 5-7509-0662-0 .
• Романова Е. А. Опыт творческой биографии Софии Парнок. - СПб. : Нестор-История, 2005. - 402 с. - ISBN 5-98187-088-5 .
• Нерлер П. [ Вступительная статья ] // Парнах В. Я. Пансион Мобер: Воспоминания. ДИАСПОРА: НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ. - СПб. : Феникс-ATHENAEUM, 2005. - Т. VII.
• Хангулян С. А. Серебряный век русской поэзии. Книга первая. Модернизм: символизм, акмеизм. - М .: Новая газета, 2009. - С. 528. - ISBN 978-5-91147-006-7 .
• Щербак Н. Любовь поэтов серебряного века. Кумиры. История великой любви. М.: Астрель - СПб, 2012. - С. 71-82

Примечания

Ссылки

• .
• .
• в .
• .
• Лера Мурашова.

См. также

Отрывок, характеризующий Парнок, София Яковлевна

Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s"etaient empares des fusils de l"arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques"uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.

София Парнок. Марина Цветаева

Одной из ближайших московских подруг Парнок была Аделаида Герцык, мемуаристка, переводчица, литературный критик и поэт, чья единственная книга стихов, «Стихотворения», вышла в 1910 году. Аделаида Герцык в детстве была замкнутой, не склонной к проявлению чувств; она была далека от окружающей жизни и пребывала в каком-то фантастическом мире, исключающем взрослых, «больших». У Аделаиды в молодости была страстная любовная история с юношей, который трагически погиб, умерев буквально на ее глазах в больнице. В результате этого потрясения она частично оглохла.
В возрасте тридцати четырех лет она вышла замуж за Дмитрия Жуковского, происходящего из известной семьи военных, и следующей весной родила первого из своих двух сыновей. Жуковские поселились в Москве в Кречетниковском переулке и начали строить дом в Судаке. Аделаида очень любила этот крымский город на Черном море, около Феодосии.
В предвоенный период московский дом Аделаиды Герцык стал местом, где собирались молодые поэтессы. Ее сестра вспоминала о двух ее «домашних» ипостасях - с одной стороны, она следила за обучением и воспитанием сыновей, с другой - «с рассеянно ласковой улыбкой выслушивала излияния прильнувшей к ней девочки-поэта. Их было несколько в те годы вокруг Аделаиды. Еще с 1911 года идущее знакомство и близость с Мариной Цветаевой: теперь и вторая сестра Ася - философ и сказочница - появилась у нас. [...]Пожалуй, Парнок тоже была частой гостьей у Герцык-Жуковских.
Аделаида Герцык сыграла важную роль и в личной жизни Парнок в эти годы. В середине Октября, в гостях у Герцык, Парнок познакомилась с Мариной Цветаевой, юной романтической подругой и названной «дочерью» Аделаиды Герцык.

Аделаида Герцык

О подробностях этой встречи, имевшей столь важные последствия, мы узнаем из поэтических воспоминаний Цветаевой: в январе следующего года она написала десятое стихотворение цикла «Подруга», обращенный к Парнок.
В этом стихотворении Цветаева пишет о Парнок, начиная с того момента, когда она вошла в гостиную «в вязаной черной куртке с крылатым воротником». Огонь потрескивал за каминной решеткой, в воздухе пахло чаем и духами White Rose [«Белая роза»]. Почти сразу кто-то подошел к Парнок и сказал, что здесь молодая поэтесса, с которой ей надо познакомиться. Она встала, чуть наклоня голову, в характерной позе, «кусая пальчик». Когда она встала, то заметила, может быть, впервые, молодую женщину с короткими, вьющимися светлыми волосами, которая поднялась «беспричинным движением», чтобы приветствовать ее.
Их окружили гости, «и кто-то [сказал] в шутливом тоне: «Знакомьтесь же, господа!» Парнок вложила свою руку в руку Цветаевой «движеньем длинным», и «нежно» в ладони Цветаевой «помедлил осколок льда». Цветаева «полулежала в кресле, вертя на руке кольцо», а когда Парнок «вынула папиросу», инстинктивно войдя в роль рыцаря, «поднесла [ей] спичку».
Позже, в ходе вечера, Цветаева вспоминала, «над синей вазой - как звякнули [их] рюмки». Когда они выпили, и взгляды их скрестились на мгновенье, она подумала: «О будьте моим Орестом!» Судя по дальнейшим строкам того же стихотворения, она выхватила цветок и отдала его собеседнице.
В течение всего вечера она пронзительно ощущала присутствие своего «Ореста». В какой-то момент, услышав рядом мягкий, глубокий, хрипловатый смех Парнок, она спрашивает себя, не смеется ли женщина, к которой она уже чувствует любовь, над ее шуткой. Она оглянулась и увидела, как Парнок вынула «из замшевой серой сумки» «длинным жестом и выронил[а] платок».
Когда Цветаева встретила и полюбила Парнок, ей было двадцать три года, она была замужем за студентом Сергеем Эфроном, и Ариадне, ее дочери, исполнилось два года.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон

Парнок была ее первой женщиной-возлюбленной.
Сочетание женственности, мальчишеской ребячливости и неприступности, которое она ощутила в 29-летней Парнок, неудержимо ее привлекало, не говоря уже о таинственном и романтическом ореоле греховности, окружавшем репутацию этой женщины:

И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик,
Но что-то сильнее меня!

Несмотря на то, что к моменту встречи с Парнок Цветаева сама уже была матерью, она культивировала в себе самоощущение ребенка Очевидно, она никогда не испытывала ни настоящей страсти, ни способности достичь удовлетворения в интимной жизни. И на их отношениях с Парнок прискорбно отразился тот факт, что Цветаева была чрезвычайно замкнута в своем коконе, как бы охраняющем ее инфантильную чистоту, и просто не могла откликнуться на зрелую эротичность Парнок, возбуждавшую и удовлетворявшую ее.
Многие исследователи творчества Цветаевой трактуют историю ее взаимоотношений с Парнок, следуя стереотипной точке зрения, подспудно враждебной такого рода любви. Они представляют Парнок «настоящей лесбиянкой», активным, мужеподобным, зловещим соблазнителем, а Цветаеву - «нормальной» женщиной, пассивной, сексуально не заинтересованной жертвой соблазна. Этой точке зрения в значительной степени соответствует взгляд самой Цветаевой на такого рода любовные отношения. В нескольких стихотворениях цикла «Подруга» она рисует Парнок как «юную трагическую леди», с «темным роком», над которой «как грозовая туча - грех!» В самом деле, декадентская аура бодлеровской femme damnee [Окаянной женщины (франц.] волновала Цветаеву и привносила восхитительное чувство рискованности в ее любовь к Парнок, как будто она шла на опасное приключение, срывая свой собственный, личный fleur du mal [Цветок зла (франц.). В сборник Бодлера «Цветы зла» включено стихотворение «Окаянные [прОклятые] женщины»]. Придавая декадентский литературный облик своей подруге, которая как раз декадентских вкусов не разделяла, Цветаева утверждает свою чистоту, по крайней мере в стихах. Но в том же самом стихотворении, где она называет Парнок «трагической леди», она обнаруживает свидетельство собственной искушенности, в соответствии со своими стереотипами, восхищаясь «иронической прелестью, что Вы - не он» («Подруга», №1).
Еще более интересно, что стихотворения цикла «Подруга» свидетельствуют: Цветаева воспринимала именно себя как олицетворение активного, мужского (мальчишеского) начала в отношениях с Парнок. Цветаева настойчиво изображает себя мальчиком, пажом, обходительным и льстивым возлюбленным могущественного создания, которое «не женщина и не мальчик»; она видит себя рыцарем, который стремится совершить героические, романтические и безрассудные подвиги, чтобы добиться благосклонности своей таинственной дамы. Лирический автопортрет Цветаевой имел обоснования в реальной жизни. Она добивалась Парнок и преуспела в своем ухаживании за ней, оставив далеко позади Ираиду Альбрехт, с которой у ее возлюбленной была связь прежде.
Кроме того, стихотворения Цветаевой, посвященные Парнок, позволяют проследить нарастание у нее двойственных ощущений по мере того, как она поддавалась своей страсти, которая угрожала ей и тому ее облику чистого «спартанского ребенка», который она тщательно оберегала. Она почувствовала, что теряет контроль над их отношениями, и преисполнилась ненависти и злобы. С этого момента враждебные (и страстные) чувства движут ею больше, чем любовь.
Чувства Парнок к Цветаевой формировались и проявляли себя более неспешно, и они труднее поддаются интерпретации. Она сразу же распознала талантливость Цветаевой, безоговорочно полюбила ее дар, заботливо воспитывала и лелеяла его, никогда не переставая его ценить. Не исключено, что к этому великодушному и благородному отношению примешивалось чувство невольной зависти к поэтическому дару юной подруги, но Парнок умело управляла своими эмоциями и мудро воздерживалась от прямого литературного состязания с Цветаевой.
Для Цветаевой Парнок сыграла роль музы, и сделала это великолепно: она вдохновила свою Беттину Арним (так назвала она Цветаеву в одном стихотворении) на новые творческие достижения, на несколько лучших стихотворений раннего периода. Одновременно она и сама постепенно стала писать больше, особенно в 1915 году.
Однако, избегая «поединка своеволий» с Цветаевой в литературной сфере, Парнок бросила ей вызов в области личных отношений, вызов, если не провокацию, и вышла из этого поединка гордой и властной победительницей.

София Парнок

Итак, женщины вызвали друг друга на борьбу, заставляя - каждая свою подругу - превозмочь привычное представление о себе; они вынудили друг друга пойти на риск. Конечно, это не создавало условий для спокойных, уравновешенных отношений, а возможно даже усиливало подсознательную враждебность и взаимные претензии, которые трудно разрешить. И это было подобно природной катастрофе, когда послешоковое состояние длится намного дольше, чем само землетрясение. Цветаева чувствовала эти последствия и освобождалась от них со страшным усилием, превосходящим ее прежнюю любовь, а Парнок осознала, какие творческие семена зародила в нее любовь Цветаевой, только в последний год жизни, и только частично.
Через день или два после первой встречи у Герцык-Жуковских Цветаева делает первое поэтическое признание в любви к Парнок в несколько капризном и задорном духе, как если бы вначале она не хотела осознать, что влюблена:

Вы счастливы? - Не скажешь! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.

Она смело и открыто признается в любви в начале четвертой строфы, а в остальной части стихотворения перечисляет, за что она любит, заключая самым шокирующим и, возможно, самым важным признанием:

За эту дрожь, за то, что неужели
Мне снится сон?
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.

Через неделю Цветаева откликнулась стихотворением на свое первое любовное свидание с женщиной, которое она «вызывала» в памяти на другой день как «вчерашний сон» и которое было у нее дома, в присутствии ее сибирского кота. Необычность и новизна ощущений тревожит ее, она не знает, как их назвать, сомневается, можно ли то, во что она вовлечена, назвать любовью. Ей было непонятно распределение ролей, все, как она пишет, было «дьявольски наоборот». В ее представлении, произошел «поединок своеволий», но она не знала, кто победил:

И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?

На следующий день ее чувства стали спокойнее. «Взгляд - отрезвленный, грудь свободней, опять умиротворена». И она заключает в конце третьего стихотворения из цикла «Подруга»:

Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.

В самом начале их отношений поведение Парнок представлялось Цветаевой холодным и отчужденным. Когда Цветаева однажды пригласила ее к себе поздно вечером, Парнок отказалась, сославшись на свою лень и на то, что слишком холодно, чтобы выезжать. Цветаева игриво отомстила за этот отказ в четвертом стихотворении «Подруги»:

Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо. -
Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.

На следующий вечер, «часу в восьмом», Цветаева (вернее, ее лирическое я) видит Парнок, которая вместе с «другой» едет на санях, сидя «взор к взору и шубка к шубке». Она осознавала, что эта другая женщина - «желанная и дорогая, - сильнее, чем я - желанная», но воспринимала все происходящее будто в сказочном сне, внутри которого она жила, как «маленький Кай», замерзший в плену у своей «Снежной Королевы».
Учитывая бурное начало этой любовной истории, кажется странным, что на протяжении всего ноября она не оставила никаких следов в биографии или поэзии обеих женщин. Возможно, что Цветаева, которая все-таки остается единственным источником сведений о начальном периоде этого романа, просто преувеличила интенсивность чувств своих и Парнок. Возможно, обе женщины были отвлечены семейными заботами: Цветаева была занята мужем, страдающим туберкулезом (в конце года он закончил лечение в санатории), Парнок - братом, вернувшимся в ноябре из Палестины в Петербург.
Стихотворение Цветаевой, написанное 5 декабря, после шестинедельного молчания, и обращенное к Парнок, свидетельствует о том, что страсти накаляются. Стихотворение пронизано цветаевской мальчишеской развязностью, особенно в последней строфе, где она, решается на состязание во имя своей подруги с «блещущими зрачками», то есть стремится отбить ее от «ревнивых спутников» (других подруг), подразумевается, не столь чистокровных:

Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
Спутники твои ревнивы?
Кони кровные легки.

Как Цветаева выразилась в более позднем стихотворении, она поняла свою подругу, поняла, что ее «сердце берется - приступом!», и это внесло изменения в развитие их отношений. В середине декабря Парнок поссорилась со Альбрехт, покинула квартиру на Мясницкой, взяв с собой свою любимицу обезьянку, и сняла комнату у Арбата. Вскоре Цветаева уехала вместе с Парнок на несколько дней, не сказав никому из своих близких друзей, куда она уезжает. Они были обеспокоены, особенно Елена Волошина (Пра), мать поэта Волошина.

Елена Волошина

Волошина уже несколько лет была знакома с Цветаевой и относилась к ней с материнским участием и ревнивой заботливостью. Как и большинство друзей Цветаевой, Пра с неприязнью относилась к Парнок и, возможно, видела в ней соперницу.
Она считала, или ей хотелось считать, что Цветаева - беспомощная жертва злых чар. В конце декабря она писала своему другу, скульптору Юлии Оболенской:
«Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьез. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете. [...] Это все меня и Лилю [Эфрон] очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары».
Цветаева и Парнок уезжали в старинный русский город Ростов Великий. По возвращении в Москву Цветаева с восторгом описала один фантастический день, который они провели там. Они начали день тем, что бродили в своих шубках, усыпанных сверкающими снежными хлопьями, по рождественскому рынку, где «искали ленты ярче всех». Цветаева «объелась розовыми и несладкими вафлями» и «умилялась всеми рыжими лошадками в честь» своей подруги. «Рыжие продавцы в поддевках, божась, сбывали [им] тряпье: на чудных московских барышень дивилось глупое бабье».
Когда эта великолепная толпа рассеялась, они увидели старинную церковь и вошли в нее. Внимание Парнок просто было приковано к иконе Богоматери в богато украшенном окладе. «Сказав, О, я ее хочу!» - она оставила руку Марины и подошла к иконе. Цветаева наблюдала, как «светская с кольцом опаловым» рука возлюбленной, рука, которая была «вся [ее] напасть», с бережностью вставила «в подсвечник желтую свечу». Со свойственным ей безрассудным порывом она обещала Парнок икону «сегодня ночью же украсть!»
На закате, «блаженные, как имянинницы», подруги «грянули» в монастырскую гостиницу, «как полк солдат». День они завершили в своей комнате игрой и гаданием на картах. И когда Цветаевой трижды выпадал червонный король, подруга «была в ярости».
Уже дома, в Москве, Цветаева вспоминала в своих стихах, как кончился этот сказочный день:

Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…

Роман достиг наивысшей точки в первой половине следующего года. Любовь к Цветаевой в конце концов вдохновила Парнок, чья муза молчала уже почти год, на написание новых стихов, и впервые со времен отрочества она начала проставлять даты на своих стихотворениях. Это свидетельствует о творческом возрождении, об обращении к исторической определенности и к фактам автобиографического характера, которые всегда были плодотворным источником вдохновения для ее лучших стихотворений.
В 1915 - 1916 годах Парнок продолжала находиться как бы на перепутье, выбирая между собственными, свойственными только ей источниками жизни и ощущений и - чуждыми, книжными, но с точки зрения вкуса безупречными эстетическими нормами, которые сужали ее возможности, не давая им выразиться. Цветаева тоже чувствовала себя скованной теми же эстетическими нормами и негласной цензурой русской культурной традиции, не допускавшей изображения реальной жизни и, в частности, враждебно настроенной против лесбийской тематики в серьезной поэзии. Ее стихотворения, посвященные этим взаимоотношениям, были в значительной степени более откровенными, чем стихи Парнок, потому что она писала их не для издания, тогда как Парнок всегда имела в виду публикацию.
Возможно, что именно в компенсацию за вынужденную покорность пуританским литературным нормам Парнок и Цветаева получали удовольствие, выставляя напоказ свою любовь в литературной среде. Один современник вспоминал:
«Два раза я был приглашен [к Римским-Корсаковым] на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софьей Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу».

София парнок

Гордясь подругой-поэтом, Парнок знакомит ее со своими друзьями, в том числе с Чацкиной и Сакером. С января 1915 года стихи Цветаевой публикуются главным образом в журнале «Северные записки». Поскольку она не хочет получать деньги за свои стихотворения, Чайкина и Сакер расплачиваются с ней подарками и своим гостеприимством.
Зимой 1915 года сестра Парнок, Лиза, приехала к ней в Москву. Они снимали две комнаты в доходном доме в Хлебном переулке, за углом от дома, где жила Цветаева Цветаева часто навещала их. Она и Парнок, иногда вместе с другими женщинами-поэтами, читали друг другу свои стихи, гадали. По мнению сестры Парнок, высказанному в неопубликованных «Воспоминаниях», когда она уже была пожилой женщиной, Цветаева не уделяла большого внимания мужу и дочери.
Иногда она брала с собой двухлетнюю дочь, как вспоминала Ариадна Эфрон спустя годы:
«У мамы есть знакомая, Соня Парнок, - она тоже пишет стихи, и мы с мамой иногда ходим к ней в гости. Мама читает стихи Соне, Соня читает стихи маме, а я сижу на стуле и жду, когда мне покажут обезьянку. Потому что у Сони есть настоящая живая обезьянка, которая сидит в другой комнате на цепочке».
Цветаева в творчестве полностью была погружена в свое чувство к Парнок и только в январе посвятила ей три восторженных стихотворения. В восьмом стихотворении из цикла «Подруга» она всем в ней восхищается, сосредоточив внимание на своеобразных чертах внешности. Это шея «как молодой побег», «извилина неярких губ капризна и слаба», «ослепительный уступ Бетховенского лба» и, особенно, ее рука:

До умилительности чист
Истаявший овал,
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.

Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука

Четыре дня спустя Цветаева написала девятое стихотворение из цикла «Подруга», в котором сильнее всего выражается ее страстная любовь и влечение к Парнок:

Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе наугад простила я,
Ничего не знав, - даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!

К этому зимнему периоду восторженной любви относится, пожалуй, невозможное, зато психологически понятное желание Цветаевой иметь ребенка от Парнок. Она оправдывала такое дикое желание тем, что в нем было выражено «нормальное» материнское чувство, но нетрудно видеть в таких самооправданиях подспудное ощущение виновности, вызванное чистым, ни к чему не обязывающим удовольствием, которое она получала от своей «ненормальной» любви к Парнок.
В этом представляется определенная жестокость фантазии Цветаевой по отношению к ее возлюбленной ввиду «отчаяния» Парнок, что она (по медицинским причинам) не может иметь детей. Цветаева косвенно осознает душевную рану Парнок, когда она описывает страх «старшей» перед потерей любви «младшей» и ее ревность ко всем мужчинам, с которыми может встречаться младшая.
Даже в начале весны 1915 г. Парнок очевидно уже начинала «обвинять» Цветаеву в скрытом желании уйти от нее, и в том, что она неизбежно так и сделает из-за того, что Парнок не сможет дать ей то, что она больше всего хотела. Как можно было бы ожидать, ревность Парнок была обращена к мужу Цветаевой, а само существование такой ревности обнаружило слабое место в «черном панцире» подруги. Раз Цветаева поняла, что ее «язвительная и жгучая леди» уязвима, разыгралась ее «воля к власти». Невозможное желание Цветаевой скоро стало навязчивой идеей.
С одной стороны, женственное начало Цветаевой желало ребенка от Парнок, с другой, - ее «мужская» роль объяснялась другой причиной: Цветаева, как Пигмалион в мифе, захотела открыть миру еще скрытого гения в своей Галатее (Парнок). Творческая воля Цветаевой, жаждущая созидания подруги, как произведения искусства, и столь напоминающая устремление Вирджинии Вульф к выдумке ее подруги, Виты Саквил-Уэст, в романе «Орландо», не могла не столкнуться с не менее сильной волей Парнок, жаждущей самосозидания. Несмотря на свои еще скромные успехи в поэзии, Парнок не хотела уступать своей молодой возлюбленной роль Пигмалиона. Она ведь никогда не допускала, чтобы кто-нибудь посмел думать, что он «открыл» ее. Последняя строфа девятого стихотворения цикла «Подруга», в которой Цветаева утверждает себя как первооткрывателя «незнакомки» (Парнок) для русской поэзии, вызывала у самой Парнок, пожалуй, амбивалентные чувства:

Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена.

К концу января друзья и родные Цветаевой уже потеряли надежду спасти ее от этой страсти. «У Марины [роман] усиленно развивается», написала Волошина Оболенской, «и с такой неудержимой силой, которую ничем остановить уже нельзя. Ей придется перегореть в нем, и Аллах ведает, чем это завершится».
Цветаева, казалось бы, подтверждает это мнение своим поэтическим воспоминанием о первой встрече с Парнок (№10, «Подруга»). В остальных пяти стихотворениях цикла, однако, ощущается враждебность к Парнок из-за ее «треклятой страсти». Эти стихи наводят на мысль, что весной Цветаева уже начала выздоравливать от своих «ожогов» и поэтому чувствует боль.
Открытие Парнок для себя Сафо совпадало с началом ее романа с Цветаевой, так что вовсе не удивительно, что первые ее сафические подражания тематически связаны с отдельными моментами в их отношениях. Стихотворение «Девочкой маленькой..». имеет двух адресаток, Сафо и Цветаеву, и трактует о трех взаимосвязанных романах: во-первых, роман Сафо с Аттидой, «маленькой девочкой», к которой, по традиционной точке зрения, обращено это одностишье Сафо; во-вторых, роман Сафо с лирическим я Парнок ее «одностишья стрелой Сафо пронзила», и она творчески возжелала и полюбила Сафо; и, в-третьих, роман Парнок с Цветаевой, являющейся «маленькой девочкой» и возлюбленной Парнок.
Пронзенное стрелой Сафо, лирическое я размышляет над спящей своей подругой:

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» -
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя,-

В стихотворении Парнок архаическое одностишье Сафо играет роль лирического рефрена, вызывающего различные воспоминания интимного характера: «Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою», «Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком» - упоминание, может быть, свидания 22-го октября, когда у Цветаевой составилось впечатление, что «все дьявольски наоборот!» К этому времени и относится девичье удовольствие Марины ее «обновкою», когда «в дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: / Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, - ». И наконец, самое последнее воспоминание Парнок, уже повторявшееся после этого, о цветаевской неге и недевичьей ковкости «под ударом любви»:

Но под ударом любви ты - что золото ковкое
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою...
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».

Восторженное настроение этого стихотворения противоречит далеко не гармоничным отношениям подруг, которые отражены в двух других стихотворениях, написанных Парнок зимой 1915 г.: «Узорами заволокло мое окно» и «Этот вечер был тускло-палевый». Пятого февраля Парнок послала оба стихотворения золовке Цветаевой, Лиле Эфрон, которая их попросила. Ни в одном, ни в другом стихотворении нет указания на специфическую адресатку, но в обоих есть детали, касающиеся той части Москвы, где жили Парнок и Цветаева во время своего романа: вывеска Жорж Блока (№ 56) была видна из окна квартиры в доме в Хлебном переулке, где жила Парнок, и кинотеатр «Унион», который упоминается в стихотворении «Этот вечер был тускло-палевый», находился очень близко, у Никитских ворот.
Оба эти стихотворения можно считать своего рода предшественниками зрелой лирической стихии Парнок: трактовка сафической любви в недекадентском, слегка романтическом, разговорном стиле. Стилистически и тематически они представляют собой разительный контраст со стилизованной и анахронической сафической трактовкой подобной же темы в стихотворении «Девочкой маленькой.». Стихотворение «Узорами заволокло мое окно» выражает, как легко можно представить себе, одно из типических болезненных настроений Парнок после ссоры со Цветаевой:

Узорами заволокло
Мое окно.- О, день разлуки! -
Я на шершавое стекло
Кладу тоскующие руки.

Гляжу на первый стужи дар
Опустошенными глазами,
Как тает ледяной муар
И расползается слезами.

Ограду перерос сугроб,
Махровей иней и пушистей,
И садик - как парчовый гроб
Под серебром бахром и кистей..

Никто не едет, не идет,
И телефон молчит жестоко.
Гадаю - нечет или чет? -
По буквам вывески Жорж Блока

В стихотворении «Этот вечер был тускло-палевый» городской пейзаж также, как и в «Узорами заволокло...», выражает эмоциональное состояние подруг, которые поссорились в конце любовного свидания. Чувство отчужденности продолжается и в кинотеатре, куда подруги пошли по желанию адресатки:

Этот вечер был тускло-палевый, -
Для меня был огненный он.
Этим вечером, как пожелали вы,
Мы вошли в театр «Унион».

Помню руки, от счастья слабые,
Жилки - веточки синевы.
Чтоб коснуться руки не могла бы я,
Натянули перчатки вы.

Ах, опять подошли так близко вы,
И опять свернули с пути!
Стало ясно мне: как ни подыскивай,
Слова верного не найти.

Я сказала- «Во мраке карие
И чужие ваши глаза.».
Вальс тянулся и виды Швейцарии -
На горах турист и коза.

Улыбнулась, - вы не ответили...
Человек не во всем ли прав!
И тихонько, чтоб вы не заметили,
Я погладила ваш рукав.

За день до того, как Парнок отослала эти два стихотворения Лиле Эфрон, к ней неожиданно пришла Волошина, забота которой о Цветаевой наконец заставила ее устроить очную ставку с той, кто, ей казалось, должен был отвечать за всю ее и маринину тревогу. Ушла Пра от Парнок, немного иначе понимая, как обстоят дела, чем когда она пришла, как она на другой день написала Оболенской: «.. Я вчера была у Сони и проговорили мы с ней много часов, и было у нее в речах много провалов, которые коробили меня, и были минуты в разговорах, когда мне было стыдно за себя за то, что я говорила о ней с другими людьми, осуждая ее, или изрекала холодно безапелляционные приговоры, достойные палача».

София Парнок

Спустя два дня Парнок написала стихотворение, которое предсказывает лирическому я «неотвратимую гибель» на том пути, который избрало ее сердце:

Снова знак к отплытию нам дан!
Дикой ночью из пристани мы выбыли.
Снова сердце - сумасшедший капитан -
Правит парус к неотвратимой гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс
И тяжелые валы окрест взлохматили...
- Помолись о нераскаянных, о нас,
О поэт, о, спутник всех искателей!

Однажды в письме к Гуревич Парнок высказалась о себе как об «искателе», который «много потратил и времени и сил» на поиски «действенного» общения и человека, с которым она может делиться своей жизнью. Кажется, что уже в начале февраля 1915 г. она поняла, что и Цветаева не будет тем человеком.
К концу этого месяца Цветаева тоже начинает выражать амбивалентные чувства о своих с Парнок отношениях. Одиннадцатое стихотворение цикла «Подруга» просто пронизано раздражением и враждебностью избалованного ребенка. Если Парнок страдала из-за ее преданности мужу, фантазии о ребенке, которого не могла ей дать, и ее флирта с мужчинами, то Цветаева ревновала Парнок к другим ее подругам и особенно - к ее репутации человека, известного своими «вдохновенными соблазнами», как упомянула Цветаева в первом стихотворении «Подруги». Цветаева подозревала, что у Парнок были романы с другими, когда она с ней была в связи, хотя этому нет свидетельств после того, как Парнок поссорилась с Ираидой Альбрехт. В одиннадцатом стихотворении «Подруги» Цветаева обнаруживает свое желание превзойти Парнок искусством измены:

Все глаза под солнцем жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю...

В том же стихотворении, однако, она говорит, что «чьи б не целовала губы» «в любовный час», она остается полностью предана Парнок, столь же предана, как была немецкая писательница Беттина Арним верна своей подруге-поэтессе, Каролине фон Гендероде. В последней строфе стихотворения Цветаева цитирует беттинину клятву вечной верности Каролине в фразе: «... - только свистни под моим окном».
Бурные отношения продолжались весной в то же время, когда разгоралась лирическая дуэль между поэтами-подругами. Как и раньше, Цветаева переходила в наступление, а Парнок парировала лирические и душевные «втычки» своей «маленькой девочки» большей частью молчанием, а однажды сонетом («Следила ты за играми мальчишек»). Цветаеву угнетала Парнок своей «треклятой страстью...», требующей «расплаты за случайный вздох» («Подруга»), но больше всего ее злило то, что она была в плену у собственной жажды, возбужденной Парнок, «опаленных и палящих роковых ртов», как она (Цветаева) писала в стихотворении 14-го марта.
Судя по тринадцатому стихотворению в «Подруге», написанному в конце апреля, Цветаева иногда чувствовала себя несчастной, что она Парнок «встретила на своем пути». Она и уважала и ненавидела подругу за то, что ее

...глаза - кого, кого-то
Взглядом не дарят:
Требующая отчета
За случайный взгляд.

Все-таки в том же самом стихотворении Цветаева настаивает на том, что даже «в канун разлуки» - она тоже предсказывала конец романа с Парнок почти с самого его начала - она повторит, «что любила эти руки / Властные твои».
Этой весной Цветаева считает себя «спартанским ребенком», который полностью находится во власти старшей роковой женщины, имя которой - «как душный цветок», у которой «волосы, как шлем» («Подруга»). Устав от вечно «требующей отчета и расплаты» подруги, Цветаева начинает бросать камни в Парнок, выражая страх и злое предчувствие, что ее «героиня шекспировской трагедии» неизменно уйдет от нее к своей судьбе. И Цветаева хотела «выпытать., у зеркала», «куда Вам [Парнок] путь и где пристанище» («Подруга»).
После одной из частых с Парнок ссор, Цветаева задала взбучку подруге и всем близким, слишком - как ей казалось - нагружающим ее эмоциональными требованиями, в стихотворении, написанном 6-го мая, которое было исключено из окончательного состава цикла «Подруга»:

Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один своей головы.
И идите себе... Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру,
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.

Лирический поток цветаевских враждебных чувств наконец вызвал ответную реакцию Парнок, хотя и весьма умеренную, в «Сонете», написанном 9-го мая:

Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклоня.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.

Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
В душе твоей - как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!

Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей, -
И красок нету на моей палитре!

Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гете твой и где твой Лже-Димитрий?

По материалам книги Д. Л. Бургин "София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо"

Парнок София Яковлевна (настоящая фамилия Парнох) (30 июля (11 августа) 1885, Таганрог - 26 августа 1933, Каринское, Московская обл.) - русская поэтесса, переводчица.

Родилась в Таганроге, в обрусевшей еврейской семье. Отец - провизор, владелец аптеки, почетный гражданин г. Таганрога. Мать - врач. София старшая сестра поэта и переводчика Валентина Парнаха и поэтессы Елизаветы Тараховской. Рано потеряла мать, она умерла вскоре после рождении близнецов, Валентина и Елизаветы. Отец повторно женился на гувернантке. Отношения с мачехой, да и с отцом, у Софии не сложились. Одиночество, отчужденность, замкнутость в своем собственном мире, были постоянными ее спутниками. В 1894-1903 училась и закончила с золотой медалью Таганрогскую гимназию. В 1903 - 1904 училась в женевской консерватории, по классу фортепиано. Однако музыкантом не стала. Вернувшись в Россию училась на Высших женских Бестужевских курсы и юридическом факультете университета.

Софию Парнок страстно увлекла литература. Переводы с французского, пьесы, шарады, скетчи и первый цикл стихов, посвященный Надежде Павловне Поляковой - ее женевской... любви. Софья Парнок очень рано осознала эту свою странную наклонность, хотя по возвращении в Россию, осенью 1907 года, вышла замуж за литератора В. М. Волькенштейном (брак был заключён по иудейскому обряду). После распада неудачного брака, в январе 1909, Парнок обращала своё чувство только на женщин, данная тематика весьма характерна для её лирики.

Печатать стихи София Парнок начала с 1906 г., когда дебютировала в журналах «Северные записки», «Русское богатство» критическими статьями, написанными блестящим остроумным слогом. Парнок своим талантом быстро завоевала внимание читателей, и с 1910 года была уже постоянным сотрудником газеты «Русская молва», ведущей ее художественного и музыкально - театрального раздела.

С 1913 сотрудничала в журнале «Северные записки», где кроме стихов публиковала переводы с французского и критические статьи под псевдонимом «Андрей Полянин». Парнок-критика высоко ценили современники; её статьи отличались ровным доброжелательным тоном и взвешенной оценкой достоинств и своеобразия конкретного поэта. Ей принадлежат сжатые и чёткие характеристики поэтики Мандельштама, Ахматовой, Ходасевича, Игоря Северянина и других ведущих поэтов 1910-х гг.. Признавая талант ряда акмеистов, она тем не менее отвергала акмеизм как школу. Парнок принадлежит (нехарактерное для неё по тону, но показательное для её представлений об искусстве) одно из наиболее ярких выступлений против Валерия Брюсова, «играющего роль великого поэта» (1917).

«По долгу службы» Софье Парнок часто приходилось посещать театральные премьеры и - литературно - музыкальные салонные вечера. Она любила светскость и яркость жизни, привлекала и приковывала к себе внимание не только неординарностью взглядов и суждений, но и внешним видом: ходилав мужских костюмах и галстуках, носила короткую стрижку, курила сигару... На одном из таких вечеров, в доме Аделаиды Казимировны Герцык-Жуковской, 16 октября 1914 года, Софья Парнок встретилась с Мариной Цветаевой. Их роман продолжался вплоть до 1916 года. Цветаева посвятила ей цикл стихотворений «Подруга» («Под лаской плюшевого пледа...» и др.) и эссе «Mon frere feminine».

Первый поэтический сборник Софии Парнок «Стихотворения» вышел в Москве в 1916 г. и встретил положительные отклики критики явившись одновременно своеобразным памятником ее отношений с Цветаевой. Парнок писала стихи все лучше, все сильнее и тоньше психологически были ее образы, но наступали отнюдь не стихотворные времена.

После октябрьского переворота в 1917 г. Пакрнок уехала в г. Судак (Крым), где прожила до начала двадцатых годов, перебиваясь литературной «черной» работой: переводами, заметками, репортажами. Не прекращала писать. Среди её друзей этого периода - Максимилиан Волошин, сёстры Аделаида и Евгения Герцык. В Судаке познакомилась с композитором А. Спендиаровым и, по его просьбе, начала работу над либретто оперы «Алмаст».

Вернувшись в Москву, София Парнок занималась литературной и переводческой работой. Была одним из учредителей объединения «Лирический круг» и кооперативного издательства «Узел». Выпустила в Москве четыре сборника стихов: «Розы Пиерии» (1922), «Лоза» (1923), «Музыка» (1926), «Вполголоса» (1928). Последние два сборника вышли в издательстве «Узел», причём «Вполголоса» - тиражом всего 200 экземпляров. Парнок продолжала после революции и литературно-критическую деятельность, в частности, именно она впервые назвала «большую четвёрку» постсимволистской поэзии - Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Пастернак (1923, в статье «Б. Пастернак и др.»).

Парнок не примыкала ни к одной из ведущих литературных группировок. Она критически относилась как к новейшим течениям в современной ей литературе, так и к традиционной школе. Ее поэзию отличает мастерское владение словом, широкая эрудиция, музыкальный слух (отразившийся и в богатой метрике, оказавшей влияние на метрику Цветаевой в 1910-е годы). В её последние сборники проникают разговорные интонации, ощущение «повседневности» трагедии; многие стихотворения посвящены физику-теоретику Нине Веденеевой - «Седой музе».

24 июня 1930 г. в московском Большом театре с триумфальным успехом состоялась премьера оперы А. Спендиарова «Алмаст» по её либретто.

В последние годы Парнок, лишённая возможности печататься, как многие литераторы, зарабатывала на жизнь переводами. Софья Яковлевна Парнок скончалась 26 августа 1933 года, в подмосковном селе Каринское. Похоронена несколько дней спустя на немецком кладбище в Лефортово. Творчество ее, и история ее взаимотношений с Цветаевой до сих пор не изучены полностью, как и архив, в котором остались два неизданныхв сборника «Музыка» и «Вполголоса».

Моя любовь! Мой демон шалый!

Моя любовь! Мой демон шалый!
Ты так костлява, что, пожалуй,
Позавтракав тобой в обед,
Сломал бы зубы людоед.
Но я не той породы грубой
(К тому ж я несколько беззуба),
А потому, не теребя,
Губами буду есть тебя!
Парнок София Яковлевна

Ведь я пою о той весне

Ведь я пою о той весне,
Которой в яви - нет,
Но, как лунатик, ты во сне
Идешь на тихий свет.
И музыка скупая слов
Уже не только стих,
А перекличка наших снов
И тайн - моих, твоих...
И вот сквозит перед тобой,
Сквозь ледяной хрусталь,
Пустыни лунно-голубой
Мерцающая даль.

Без посоха и странничьей котомки

Без посоха и странничьей котомки
Последний путь не мыслится поэту,
Но, все оставивши, без них уйду я в путь.
На немудреное крыльцо, на землю эту,
Где некогда звучал мой голос ломкий,
Приду глазами вещими взглянуть.
Я в детскую войду и вновь открою
На запад обращенное оконце:
Таким же заревом тогда пылала твердь
И обагренное закатывалось солнце...
А я мечтать училась, что герою
Кровавая приличествует смерть.

Стоит он, белый, островерхий,
Как сахарная голова.
И мы карабкаемся кверху
И продвигаемся едва.
Дорога кольцами кружится -
За оборотом оборот.
Душе нетерпеливой снится
Уже сияние ворот.
Но свет слепит глаза, но скользко,
Как в гололедицу, ногам.
Напрасно мы считаем, сколько
Осталось поворотов нам.
Спиралью всходим мы, но падать,
Но падать камнем будем мы.
Ты слышишь, - воронье на падаль
Уже слетается из тьмы?

За стеклом окна - стекло

За стеклом окна - стекло
Неба.
Улицу заволокло
Снегом.
Только этот легкий снег -
Не зимний.
И откуда этот снег,
Скажи мне?
Топольный ли это пух
Разметан?..
И взгрустнулось мне, мой друг,
Отчего-то.
Будто летняя метель,
В самом деле,
Мне последнюю постель
Стелет.

Должно быть, голос мой бездушен
И речь умильная пуста.
Сонет дописан, вальс дослушан
И доцелованы уста.
На книгу облетает астра,
В окне заледенела даль.
Передо мной: «L"Abesse de Castro»,
Холодно-пламенный Стендаль.
Устам приятно быть ничьими,
Мне мил пустынный мой порог...
Зачем приходишь ты, чье имя
Несет мне ветры всех дорог?

Ради рифмы резвой не солгу

Ради рифмы резвой не солгу,
Уж не обессудь, маститый мастер, -
Мы от колыбели разной масти:
Я умею только то, что я могу.
Строгой благодарна я судьбе,
Что дала мне Музу-недотрогу:
Узкой, но своей идем дорогой.
Обе не попутчицы тебе.

Газелы

Утишительница боли - твоя рука,
Белотелый цвет магнолий - твоя рука.
Зимним полднем постучалась ко мне любовь,
И держала мех соболий твоя рука.
Ах, как бабочка, на стебле руки моей
Погостила миг - не боле - твоя рука!
Но зажгла, что притушили враги и я,
И чего не побороли, твоя рука:
Всю неистовую нежность зажгла во мне,
О, царица своеволий, твоя рука!
Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:
Сердце это не твое ли!) - твоя рука.

Сегодня с неба день поспешней

Сегодня с неба день поспешней
Свой охладелым луч унес.
Гостеприимные скворешни
Пустеют в проседи берез.
В кустах акаций хруст, - сказать бы:
Сухие щелкают стручки.
Но слишком странны тишь усадьбы
И сердца громкие толчки...
Да, эта осень - осень дважды!
И тоже, что листва, шурша,
Листок нашептывает каждый,
Твердит усталая душа.

Цветаева без глянца Фокин Павел Евгеньевич

1914–1916 «Подруга» (София Парнок)

«Подруга» (София Парнок)

Майя Кудашева-Роллан. В записи В. Лосской:

У Крандиевской Марина познакомилась с Софьей Парнок. Это тема ее стихов «Подруга»… Мне кажется, что это было чисто физическое увлечение.

Я думаю, когда Марина вышла замуж за Сережу Эфрона, это была обычная любовь между мужчиной и женщиной и, как вы знаете, в таких случаях женщина ничего не испытывает.

А в любви между женщинами - другое. Женщины умеют дать другу все почувствовать: «жуир»… и с Софьей Парнок у Марины было чисто физическое увлечение. Но, как бывает, ввиду того, что это было только физическое, Марина потом Софью возненавидела…

На самом деле Софья Парнок открыла Марине, что такое физическая любовь, отсюда ее охлаждение и ненависть потом.

Марина женщин вообще любила, так же как и мужчин. А в любви к Софье Парнок - любовь Сафо. Остались только стихи. И один стих о Сафо:

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкой…»

Но у нее было тяготение к женщинам: в Сарру Бернар в Париже была настоящая влюбленность. Когда Марина была в Париже, она ее поджидала у выхода из театра, бросала ей под ноги цветы и т. д. <…>

Я сама не люблю женщин, они завистливые, она же была не такая, она не завидовала, она их любила .

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939), поэт, литературный критик, историк литературы. С 1922 г. в эмиграции. Постоянный автор газеты «Возрождение» (Париж):

Среднего, скорее даже небольшого роста, с белокурыми волосами, зачесанными на косой пробор и на затылке связанными простым узлом; с бледным лицом, которое, казалось, никогда не было молодо, София Яковлевна не была хороша собой. Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, «лермонтовском» взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком, довольно низком голосе. Ее суждения были независимы, разговор прям.

Петр Петрович Сувчинский (1892–1985), музыковед, философ, один из основателей евразийского движения. В записи В. Лосской:

Первое мое воспоминание о ней относится к 14-му или 16-му году приблизительно. Я в Москве издавал журнал, который назывался «Музыкальный современник», с Римским-Корсаковым. Его жену звали Юлия Лазаревна Вайсберг. Два раза я был приглашен к ним на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софьей Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она была тогда «une lesbienne classique». Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю .

Анастасия Ивановна Цветаева:

Лето. <…> Мы сидим на террасе максиного дома (М. Волошина в Коктебеле. - Сост.), на открытом воздухе. Было нас - не помню точно - двенадцать-пятнадцать человек. Сегодня будет читать Соня Парнок. Марина высоко ставила поэзию Парнок, ее кованый стих, ее владение инструментовкой. Мы все, тогда жившие в Коктебеле, часто просили ее стихов.

Ну, хорошо, - говорит Соня Парнок, - буду читать, голова не болит сегодня. - И, помедлив: - Что прочесть? - произносит она своим живым, как медленно набегающая волна голосом (нет, не так - какая-то пушистость в голосе, что-то от движенья ее тяжелой от волос головы на высокой шее и от смычка по пчелиному звуку струны, смычка по виолончели…).

К чему узор! - говорит просяще Марина. - Мое любимое!

И, кивнув ей, Соня впадает в ее желание:

К чему узор расцвечивает пёстро?

Нет упоения сильней, чем в ритме.

Два акта перед бурным болеро

Пускай оркестр гремучий повторит мне.

Не поцелуй, - предпоцелуйный миг,

Не музыка, а то, что перед нею, -

Яд предвкушений в кровь мою проник,

И загораюсь я и леденею. <…>

Мы просим еще. <…>

Соня, еще одно! - говорит Марина. - Нас еще не зовут, скажите еще одно!

Тогда Соня, встав, бегло поправив «шлем» темнорыжей прически, тем давая знать, что последнее, на ходу, в шутку почти что:

Блеснут ли мне спасительные дали,

Пойду ль ко дну

Одну судьбу мою Вы разгадали,

Но лишь одну.

Щелкнул портсигар. Соня устала? Ее низкий голос, чуть хриплый: - Идем ужинать?

Тонкие пальцы с перстнем несут ко рту мундштук с папиросой - затяжка, клуб дыма. (А как часто над высоким великолепным лбом, скрыв короною змею косы, - белизна смоченного в воде полотенца - от частой головной боли!) <…>

Маринина дружба с Софьей Яковлевной Парнок продолжалась. Они появлялись вместе на литературных вечерах, увлекались стихами друг друга. И каждое новое стихотворение одной из них встречалось двойной радостью. Марина была много моложе Сони, но Соня прекрасно понимала, какой поэт вырастает из Марины.

Как эффектны, как хороши они были вдвоем: Марина - выше, стройнее, с пышной, как цветок, головой, в платье старинной моды - узком в талии, широком внизу. Соня - чуть ниже, тяжелоглазая, в вязаной куртке с отложным воротником. <…>

Я была в восторге от Сони. И не только стихами ее я, как и все вокруг, восхищалась, вся она, каждым движением своим, заразительностью веселья, необычайной силой сочувствия каждому огорчению рядом, способностью войти в любую судьбу, всё отдать, всё повернуть в своем дне, с размаху, на себя не оглядываясь, неуемная страсть - помочь. И сама Соня была подобна какому-то произведению искусства, словно - оживший портрет первоклассного мастера, - оживший, - чудо природы! Побыв полдня с ней, в стихии ее понимания, ее юмора, ее смеха, ее самоотдачи - от нее выходил как после симфонического концерта, потрясенный тем, что есть на свете - такое .

Елизавета Яковлевна Тараховская:

Однажды она, Вера Инбер и моя сестра Софья Парнок гадали о своей судьбе, наугад отыскивая строчку стихов. На долю Марины выпало слово «плаха» .

Из книги Князь Феликс Юсупов. Мемуары автора Юсупов Феликс

ГЛАВА 20 1914-1916 Наши муки в Германии – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию – Рождение дочери – Отцова миссия за границей – Мимолетное губернаторство – Положение ухудшается – Распутин должен исчезнуть В июле мы приехали в Киссинген. Атмосфера в Германии

Из книги Белый коридор. Воспоминания. автора Ходасевич Владислав

София Парнок В маленьком поэтическом альманахе, которого уже не помню теперь названия и который вышел в Петербурге летом 1906, а может быть, 1905 года, среди расхожих, обыкновенных стихов символической поры, отмеченных расплывчатостью мысли и неточностью словаря (я и сам

Из книги Дальняя дорога. Автобиография автора Сорокин Питирим Александрович

Глава шестая. ПОДГОТОВКА К ПРОФЕССОРСТВУ: 1914-1916 ГОДЫ

Из книги Воспоминания автора Герцык Евгения Казимировна

София Парнок, переписка с Е.К. Герцык Источник De Visu. 1994. №5/6София Парнок (по рождению София Яковлевна Парнох, 1885-1933) – русский поэт эпохи Серебряного века и советского времени, литературный критик (печаталась под псевдонимом Андрей Полянин), переводчик и либреттист.Начав

Из книги Нежность автора Раззаков Федор

София РОТАРУ Свою первую и единственную любовь Ротару встретила благодаря… глянцевому журналу «Украина». Именно на его обложку выпало счастье попасть портрету 20-летней Ротару, которая была удостоена такой чести за то, что смогла стать победительницей республиканского

Из книги Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах автора Мочалова Ольга Алексеевна

13. Софья Парнок Году в 1923-м я передала сборник стихов в издательство «Недра», где его рецензировала Софья Парнок. Она отвергла мою книгу, сказав: «Если сравнить ваши стихи с букетом цветов, то он уж слишком разнороден: кашка рядом с пионом, жасмин с ландышем».Выглядела она

Из книги О людях, о театре и о себе автора Шверубович Вадим Васильевич

София 27 сентября на рассвете мы были уже в Батуме и к концу дня погрузились и в этот раз тоже на итальянский пароход - «Тренто». Но теперь мы путешествовали со значительно большим комфортом, чем на «Праге». Пароход был товаро-пассажирский, и кают на нем было очень мало. Нам

Из книги Никола Тесла. Повелитель Вселенной автора Сейфер Марк

Пятая колонна (1914–1916) 14 сентября 1916 года Военно-морской департамент Вашингтон, округ Колумбия Сэр! Среди документов Бюро паровой инженерии найдена копия письма Николы Тесла Комитету по управлению маяками, отправленное с экспериментальной станции в Колорадо-Спрингс и

Из книги Злой рок Марины Цветаевой. «Живая душа в мертвой петле…» автора Поликовская Людмила Владимировна

Глава 2 Петр Эфрон. Софья Парнок. Осип Мандельштам. Тихон Чурилин. Снова в Коктебеле. Плуцер-Сарна В 1913 году вернулся из эмиграции старший брат Сергея – Петр Яковлевич Эфрон. Потерявший маленькую дочь, переживший развод с женой, которая его оставила, больной туберкулезом.

Из книги Любовь поэтов Серебряного века автора Щербак Нина

София Парнок 1885 – 1933 «Я слабею, и слабеет привязь, крепко нас вязавшая с тобой…» София Парнок (настоящая фамилия Парнох) – русская поэтесса, переводчица – родилась 30 июля (11 августа) 1885 года в Таганроге, в обрусевшей еврейской семье. Отец – провизор, владелец аптеки,

Из книги Леонид Андреев автора Скороход Наталья Степановна

Глава одиннадцатая 1914–1916: ЗАКАТ СЛАВЫ Начало войны: оборонческая активность. «Иго войны». Болезнь Россией: «Сашка Жегулев», «Самсон в оковах». Публикации очерков. «Король, закон и свобода». Андреев - редактор «Русской воли». Квартира на Мойке. Милочка Чирикова. «Тот, кто

Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р автора Фокин Павел Евгеньевич

ПАРНОК София Яковлевна наст. фам. Парнох; псевд. Андрей Полянин;30.7(11.8).1885 – 26.8.1932Поэтесса, переводчица, литературный критик. Публикации в журналах «Северные записки», «Новая жизнь», «Заветы», «Всеобщий ежемесячник», «Искры», «Родник», «Образование», «Вестник Европы»,

Из книги Софи Лорен автора Надеждин Николай Яковлевич

1. София и Софи Кто у нас в России не знает Софи Лорен? И кто знает, что она на самом деле не Софи, а… София? Сокращённое имя, произносимое на французский манер, приклеилось к актрисе с незапамятных времён, ещё на заре карьеры, когда в прокат пошли первые фильмы с её участием

Из книги Генерал Деникин автора

Часть пятая (1914-1916 гг.) ЖЕЛЕЗНАЯ ДИВИЗИЯ Генерал. Начало Первой мировой войны. «Железные». Будущие «белые». Верховный главком Николай II. Ася Чиж. Брусиловский прорыв.Двадцать третьего марта 1914 года полковника Деникина назначили исполняющим должность генерала для

Из книги Мне нравится, что Вы больны не мной… [сборник] автора Цветаева Марина

С. Я. Парнок (1885–1933) Подруга 1 Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли! И лучше – пусть! Вы слишком многих, мнится, целовали, Отсюда грусть. Всех героинь шекспировских трагедий Я вижу в Вас. Вас, юная трагическая леди, Никто не спас! Вы так устали повторять

Из книги Генерал Деникин автора Черкасов-Георгиевский Владимир

Часть пятая (1914–1916 гг.) Железная дивизия Генерал. Начало Первой мировой войны. «Железные». Будущие «белые». Верховный главком Николай II. Ася Чиж. Брусиловский прорыв.Двадцать третьего марта 1914 года полковника Деникина назначили исполняющим должность генерала для

Софи́я Я́ковлевна Парно́к (настоящая фамилия Парнох) (30 июля (11 августа) 1885, Таганрог — 26 августа 1933, Каринское, Московская обл.) — русская поэтесса, переводчица.

Родилась в Таганроге, в обрусевшей еврейской семье. Отец - провизор, владелец аптеки, почетный гражданин г. Таганрога. Мать - врач. София старшая сестра поэта и переводчика Валентина Парнаха и поэтессы Елизаветы Тараховской. Рано потеряла мать, она умерла вскоре после рождении близнецов, Валентина и Елизаветы. Отец повторно женился на гувернантке. Отношения с мачехой, да и с отцом, у Софии не сложились. Одиночество, отчужденность, замкнутость в своем собственном мире, были постоянными ее спутниками. В 1894-1903 училась и закончила с золотой медалью Таганрогскую гимназию. В 1903 - 1904 училась в женевской консерватории, по классу фортепиано. Однако музыкантом не стала. Вернувшись в Россию училась на Высших женских Бестужевских курсы и юридическом факультете университета.

Софию Парнок страстно увлекла литература. Переводы с французского, пьесы, шарады, скетчи и первый цикл стихов, посвященный Надежде Павловне Поляковой - ее женевской... любви. Софья Парнок очень рано осознала эту свою странную наклонность, хотя по возвращении в Россию, осенью 1907 года, вышла замуж за литератора В. М. Волькенштейном (брак был заключён по иудейскому обряду). После распада неудачного брака, в январе 1909, Парнок обращала своё чувство только на женщин, данная тематика весьма характерна для её лирики.

Печатать стихи София Парнок начала с 1906 г., когда дебютировала в журналах «Северные записки», «Русское богатство» критическими статьями, написанными блестящим остроумным слогом. Парнок своим талантом быстро завоевала внимание читателей, и с 1910 года была уже постоянным сотрудником газеты «Русская молва», ведущей ее художественного и музыкально - театрального раздела.

С 1913 сотрудничала в журнале «Северные записки», где кроме стихов публиковала переводы с французского и критические статьи под псевдонимом «Андрей Полянин». Парнок-критика высоко ценили современники; её статьи отличались ровным доброжелательным тоном и взвешенной оценкой достоинств и своеобразия конкретного поэта. Ей принадлежат сжатые и чёткие характеристики поэтики Мандельштама,Ахматовой, Ходасевича, Игоря Северянина и других ведущих поэтов 1910-х гг.. Признавая талант ряда акмеистов, она тем не менее отвергала акмеизм как школу. Парнок принадлежит (нехарактерное для неё по тону, но показательное для её представлений об искусстве) одно из наиболее ярких выступлений против Валерия Брюсова, «играющего роль великого поэта» (1917).

«По долгу службы» Софье Парнок часто приходилось посещать театральные премьеры и - литературно - музыкальные салонные вечера. Она любила светскость и яркость жизни, привлекала и приковывала к себе внимание не только неординарностью взглядов и суждений, но и внешним видом: ходилав мужских костюмах и галстуках, носила короткую стрижку, курила сигару... На одном из таких вечеров, в доме Аделаиды Казимировны Герцык-Жуковской, 16 октября 1914 года, Софья Парнок встретилась с Мариной Цветаевой . Их роман продолжался вплоть до 1916 года. Цветаева посвятила ей цикл стихотворений «Подруга» («Под лаской плюшевого пледа...» и др.) и эссе «Mon frere feminine».

Первый поэтический сборник Софии Парнок «Стихотворения» вышел в Москве в 1916 г. и встретил положительные отклики критики явившись одновременно своеобразным памятником ее отношений с Цветаевой. Парнок писала стихи все лучше, все сильнее и тоньше психологически были ее образы, но наступали отнюдь не стихотворные времена.

После октябрьского переворота в 1917 г. Пакрнок уехала в г. Судак (Крым), где прожила до начала двадцатых годов, перебиваясь литературной «черной» работой: переводами, заметками, репортажами. Не прекращала писать. Среди её друзей этого периода — Максимилиан Волошин, сёстры Аделаида и Евгения Герцык. В Судаке познакомилась с композитором А. Спендиаровым и, по его просьбе, начала работу над либретто оперы «Алмаст».

Вернувшись в Москву, София Парнок занималась литературной и переводческой работой. Была одним из учредителей объединения «Лирический круг» и кооперативного издательства «Узел». Выпустила в Москве четыре сборника стихов: «Розы Пиерии» (1922), «Лоза» (1923), «Музыка» (1926), «Вполголоса» (1928). Последние два сборника вышли в издательстве «Узел», причём «Вполголоса» — тиражом всего 200 экземпляров. Парнок продолжала после революции и литературно-критическую деятельность, в частности, именно она впервые назвала «большую четвёрку» постсимволистской поэзии — Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Пастернак (1923, в статье «Б. Пастернак и др.»).

Парнок не примыкала ни к одной из ведущих литературных группировок. Она критически относилась как к новейшим течениям в современной ей литературе, так и к традиционной школе. Ее поэзию отличает мастерское владение словом, широкая эрудиция, музыкальный слух (отразившийся и в богатой метрике, оказавшей влияние на метрику Цветаевой в 1910-е годы). В её последние сборники проникают разговорные интонации, ощущение «повседневности» трагедии; многие стихотворения посвящены физику-теоретику Нине Веденеевой — «Седой музе».

24 июня 1930 г. в московском Большом театре с триумфальным успехом состоялась премьера оперы А. Спендиарова «Алмаст» по её либретто.

В последние годы Парнок, лишённая возможности печататься, как многие литераторы, зарабатывала на жизнь переводами. Софья Яковлевна Парнок скончалась 26 августа 1933 года, в подмосковном селе Каринское. Похоронена несколько дней спустя на немецком кладбище в Лефортово. Творчество ее, и история ее взаимотношений с Цветаевой до сих пор не изучены полностью, как и архив, в котором остались два неизданныхв сборника «Музыка» и «Вполголоса».

Книги С. Я. Парнок

• Стихотворения. — Пг. : Тип. Р. Голике и А. Вильборг, 1916. — 80 с.
• Розы Пиерии. — М .-Пг. : Творчество, 1922. — 32 с.
• Лоза: Стихи 1922 г. / Обл. В. Фаворского. — М .: Шиповник, 1923. — 45 с.
• Музыка. — М .: Узел, 1926. — 32 с.
• «Вполголоса», стихи 1926—1927, — М .: Узел, 1928. — 63 с.
• Собрание стихотворений / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. С. В. Поляковой. — Ann Arbor: Ардис, 1979.
• Парнок Софья. Собрание сочинений. / Вст. статья, подготовка текста и примечание С. Поляковой. — СПб. : Инапресс, 1998. — 544 с.
• София Парнок . Стихотворения // Строфы века. Антология русской поэзии. / Под. ред. Е. Евтушенко . — М .: Полифакт, 1999.
• София Парнок . Стихотворения // От символистов до обэриутов. Поэзия русского модернизма. Антология. В 2 кн. Кн 1. — М .: Эллис Лак, 2001. — 704 с.
• София Парнок . Вполголоса: Стихотворения. — М .: О. Г. И., 2010. — 312 с.