София Парнок. Трагическая леди Серебряного века. София парнок и любовь всей ее жизни

Незакатные оны дни, От автора

ОТ АВТОРА

Эта книга посвящена значительному для Цветаевой как для человека и поэта событию в ее жизни — отношениям с С.Я. Парнок. Проследить их неровное течение, сложную психологическую атмосферу и отражение в поэзии оказалось возможным, так как автору посчастливилось познакомиться с архивом Цветаевой, когда он еще находился в частном хранении. Читатель найдет здесь не только неизвестные факты, но и впервые публикуемые стихи и письма Цветаевой.

* * *

Немногие знают, включая сюда и ученых, специально занимающихся личностью и творчеством Цветаевой, что более полутора лет София Парнок и Марина Цветаева заменяли друг другу весь мир . Самое имя поэтессы Софии Яковлевны Парнок (1885—1933) оставалось до последнего времени малоизвестным: стихи Парнок, отводящие ей почетное место в поэзии XX века, не увидели света, так как она долгие годы была лишена права печататься (не созвучна эпохе!) .

Памятником их любви остались посвященный Цветаевой Парнок стихотворный цикл «Подруга» вместе с примыкающими к нему пьесами и обращенные к Цветаевой пьесы Парнок. Все они не имеют дедикаций и лишь недавно с них был снят покров анонимности (адресаты некоторых стихотворений раскрываются впервые лишь в этой книге), и «Подруга», равно как и некоторые другие стихи Цветаевой к Парнок, не вошедшие в «Подругу», увидели свет .

Несколько слов о рукописном предании цикла «Подруга».

Составляющие его пьесы входили в сборник «Юношеские стихи», при жизни Цветаевой не увидевший света. Цикл по своему составу, порядку следования стихотворений и чтениям не единообразен в различных авторских рукописях, машинописных с пометами и написанной от руки, и позднейших списках, восходящих, по-видимому, к ним, но принадлежащих неизвестным копиистам.

Стихи «Подруги» были объединены в цикл (А) (1920) и озаглавлены «Ошибка»; (в (Р) мы застаем их в виде разрозненных листков). Едва ли первоначальное название цикла свидетельствовало о стремлении автора полемизировать с его тоном, подвергнуть сомнению ценность любви, о которой там идет речь. Естественнее толковать надписание в плане «иронической прелести, что Вы — не он», о которой говорится в пьесе, открывающей цикл.

Существуют три авторские рукописи «Подруги» — входящие в (ЮС) не собранные в цикл стихи, впоследствии его составившие (1919—1920 гг.), написанные автором от руки (Р), авторская машинопись (ЮС) с правкой 1920 года красными и черными чернилами (А 1920 г.), дополненная в 1940 году одной единственной правкой (синими чернилами) — новым заглавием — «Подруга» (А 1940 г.). Видимо, по забывчивости Цветаева дублировала в нем название раздела в «Стихах к Блоку», посвященного Н. А. Коган-Нолле, а также стихотворения 1923 года, вошедшего в сборник «После России». Третья авторская рукопись — машинопись (ЮС), воспроизведенная в (В), (М). Рукопись известна нам только по публикации и описанию ее В. Швейцер. Однако нам все же кажется, вопреки суждению издателя, что не (М), а (А) может рассматриваться как последняя редакция «Подруги»: (М) не имеет правки 1940 года — в (В) без каких бы то ни было оговорок даются чтения, вычеркнутые в (А) синими чернилами, то есть в 1940 году (цвет употребляемых Цветаевой чернил определяет хронологию ее рукописей). Как уже говорилось, «Подруга» была распространена в позднейших списках, два из которых были опубликованы и учтены нами в критическом аппарате (не отмечены только несомненные типографские опечатки). Цикл печатается по (А), рукописи, просмотренной Цветаевой в 1940 г. Стихи, не включенные ею в цикл, но связанные с тем же адресатом, С. Я. Парнок, помещены в «Приложениях».

М. Цветаева. Подруга

1

Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли! И лучше — пусть! Вы слишком многих, мнится, целовали, Отсюда грусть. Всех героинь шекспировских трагедий Я вижу в Вас. Вас, юная трагическая леди , Никто не спас! Вы так устали повторять любовный Речитатив! Чугунный обод на руке бескровной— Красноречив! Я Вас люблю. — Как грозовая туча Над Вами — грех — За то, что Вы язвительны и жгучи И лучше всех, За то, что мы, что наши жизни — разны Во тьме дорог, За Ваши вдохновенные соблазны И темный рок, За то, что Вам, мой демон крутолобый, Скажу прости, За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! Уж не спасти! За эту дрожь, за то—что —- неужели Мне снится сон? — За эту ироническую прелесть, Что Вы — не он.

Заглавие — «Ошибка (А 1920); ст. 1 — не скажешь (К), (С); ст. 21 — круглолобый (К)

2

3

Ст. 3 — взгляд (К), (С).

4

5

4-е четверостишье: «Oh, je n"en puis plus, j"etouffe!»* / Вы крикнули во весь голос, / Размашисто запахнув / На ней меховую полость». (Р, А 1920) исключено автором (В), (С), (К). (* О, я больше не могу, я задыхаюсь! (фр.).)

6

Как весело сиял снежинками Ваш — серый, мой — соболий мех, Как по рождественскому рынку мы Искали ленты ярче всех. Как розовыми и несладкими Я вафлями объелась — шесть! Как всеми рыжими лошадками Я умилялась в Вашу честь. Как рыжие поддевки—парусом, Божась, сбывали нам тряпье, Как на чудных московских барышень Дивилось глупое бабье. Как в час, когда народ расходится, Мы нехотя вошли в собор, Как на старинной Богородице Вы приостановили взор. Как этот лик с очами хмурыми Был благостен и изможден В киоте с круглыми амурами Елисаветинских времен. Как руку Вы мою оставили, Сказав: «О, я ее хочу!» С какою бережностью вставили В подсвечник — желтую свечу... — О, светская, с кольцом опаловым Рука! — О, вся моя напасть! — Как я икону обещала Вам Сегодня ночью же украсть! Как в монастырскую гостиницу — Гул колокольный и закат — Блаженные, как имянинницы, Мы грянули, как полк солдат. Как я Вам — хорошеть до старости — Клялась — и просыпала соль, Как трижды мне — Вы были в ярости! Червонный выходил король. Как голову мою сжимали Вы, Лаская каждый завиток, Как Вашей брошечки эмалевой Мне губы холодил цветок. Как я по Вашим узким пальчикам Водила сонною щекой, Как Вы меня дразнили мальчиком, Как я Вам нравилась такой... Декабрь 1914

Ст. 34 — присыпала (К), (С).

7

8

Ст. 9-12 (К), (С) отсутствуют; ст. 17-18 Рука, достойная смычка, Ушедшая в шелка , (К), (С).

9

Ты проходишь своей дорогою, руки твоей я не трогаю. Но тоска во мне — слишком вечная, Чтоб была ты мне — первой встречною. Сердце сразу сказало: «Милая!» Всё тебе — наугад — простила я, Ничего не знав, — даже имени! — О, люби меня, о, люби меня! Вижу я по губам — извилиной, По надменности их усиленной, По тяжелым надбровным выступам: Это сердце берется — приступом! Красота, не увянешь за лето! Не цветок — стебелек из стали ты, Злее злого, острее острого Увезенный — с какого острова? Опахалом чудишь, иль тросточкой, — В каждой жилке и в каждой косточке, В форме каждого злого пальчика, - Нежность женщины, дерзость мальчика. Все усмешки стихом парируя, Открываю тебе и миру я Всё, что нам в тебе уготовано, Незнакомка с челом Бетховена !

Ст. 3 — Но платок в своей — слишком комкаю (Р) (зачеркнуто)

10

Могу ли не вспомнить я Тот запах White-Rose и чая, И севрские фигурки Над пышащим камельком... Мы были: я — в пышном платье Из чуть золотого фая, Вы — в вязаной черной куртке С крылатым воротником. Я помню, с каким вошли Вы Лицом — без малейшей краски, Как встали, кусая пальчик, Чуть голову наклоня. И лоб Ваш властолюбивый, Под тяжестью рыжей каски, Не женщина и не мальчик, — Но что-то сильней меня! Движением беспричинным Я встала, нас окружили. И кто-то в шутливом тоне: «Знакомьтесь же, господа». И руку движеньем длинным Вы в руку мою вложили, И нежно в моей ладони Помедлил осколок льда. С каким-то, глядевшим косо, Уже предвкушая стычку, — Я полулежала в кресле, Вертя на руке кольцо. Вы вынули папиросу, И я поднесла Вам спичку, Не зная, что делать, если Вы взглянете мне в лицо. Я помню — над синей вазой — Как звякнули наши рюмки. «О, будьте моим Орестом!», И я Вам дала цветок. Смеясь — над моей ли фразой? Из замшевой черной сумки Вы вынули длинным жестом И выронили—платок .

Ст. 1 — вспомнить (К), (С), (В); ст. 21 — движением (К); ст. 25 — отсутствует отбивка после слова льда (В); ст. 36 — отдала (К), (С); ст. — с зарницею сероглазой (К), (С), (В).

11

Ст. 12 — глазом (В); зачеркнуто (А).

12

Ст. 15 — стала (К); ст. 17 — и еще скажу тебе я (К).

13

14

15

Ст. 4 — вой (К); ст. 8 — человека (К), (С); ст. 13 — на (К); ст. 15 — вечерний закат сквозь блонды — (С) (опечатка!).

Стихи Парнок к Цветаевой

16

Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою. «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»— Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, — Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком... В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, — «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Но под ударом любви ты—что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою... Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» . Февраль 1915 (?)

17

СОНЕТ

18

19

Марине Баранович Ты, молодая, длинноногая! С таким На диво слаженным, крылатым телом! Как трудно ты влачишь и неумело Свой дух, оторопелый от тоски! О, мне знакома эта поступь духа Сквозь вихри ночи и провалы льдин, И этот голос, восходящий глухо Бог знает из каких живых глубин. Я помню мрак таких же светлых глаз. Как при тебе, все голоса стихали, Когда она, безумствуя стихами, Своим беспамятством воспламеняла нас. Как странно мне ее напоминаешь ты! Такая ж розоватость, золотистость И перламутровость лица, и шелковистость, Такое же биенье теплоты... И тот же холод хитрости змеиной И скользкости... Но я простила ей! И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина, Виденье соименницы твоей !

Ст. 6 — Средь вихрей ночи и обвалов льдин — автограф Парнок, принадлежавший М. К. Баранович; ст. 17 — холод мудрости змеиной — автограф М. К. Баранович. Холод хитрости змеиной — машинопись Л. В. Горнунга; ст. 19—20 — господня милость над тобой, Марина, И над далекой соименницей твоей — автограф М. К. Баранович.

Список сокращений

(A) — Машинопись сборника «Юношеские стихи» с авторской правкой Цветаевой 1920 г. (красными и черными чернилами) и 1940 г. (одна правка синими чернилами).

(B) — Марина Цветаева. Стихотворения и поэмы в пяти томах. Том первый. N.Y., 1980.

(Д) — Марина Цветаева. Сочинения в двух томах. Сост., подг. текста, коммент. А. Саакянц. Вст. ст. В. Рождественского. М., 1980.

(К) — Список цикла «Подруга» неизвестного происхождения, опубликованный в (НЦ).

(КП) — Каролина Павлова. Полное собрание стихотворений, М-Л., 1964.

(Л) — Марина Цветаева. Несобранные произведения. Мюнхен, 1971.

(НЦ) — Марина Цветаева. Неизданное (Стихи. Театр. Проза). Париж, 1976.

(П) — София Парнок. Собрание стихотворений. Изд. С. Поляковой. Анн Арбор, 1979.

(C) — Список цикла «Подруга» неизвестного происхождения, опубликованный в (П).

(Ц) — Марина Цветаева. Избранные произведения. Сост., подг. текста и примеч. А. Эфрон, А. Саакянц. Вст. ст. В. Орлова. М.-Л., 1965 (Библиотека поэта. Большая серия).

(РГАЛИ) — Центральный государственный архив литературы и искусства.

(ЦПр) — М. Цветаева. Избранная проза, в 2-х томах. Изд. А. Сумеркина. Нью-Йорк, 1979.

(ЦПС) — Цветаева, «Повесть о Сонечке», опубликованная в (НЦ).

(ЮС) — Цветаева, «Юношеские стихи», текст в (НЦ).

Примечания

1. Впервые об отношениях Цветаевой и Парнок в моем предисловии к (П).

2. По возвращении в Россию такой же вердикт ждал и Цветаеву: отданная ею в издательство книга стихотворений получила отрицательную рецензию, сводившуюся к аналогичному обвинению.

3. Адресат «Подруги» раскрыт в моем предисловии к (П). До появления (П), где цикл «Подруга» целиком опубликован в приложении, он был напечатан в (НЦ), а также выборочно в (Ц) и в сборниках «День поэзии» — всюду без указания адресата. Другие пьесы Цветаевой, обращенные к Парнок (тоже без раскрытия адресата), опубликованы в (Л) и (В).

4. Ст. 7. В «Юношеских стихах» Цветаевой эпитет «юный» употребляется очень часто. Удивительно, что в таком молодом возрасте — ведь пьесы этого сборника писались между 1913 и 1915 г.г., Цветаева так высоко ценила юность вообще и переживала радость собственной молодости.

5. Ст.12. Упоминание кота Цветаевой указывает, что местом этого любовного свидания был дом Цветаевой. Любимый ее кот по кличке Кусака, которого Цветаева вывезла из Крыма (Дневник Хин-Гольдовской, Запись от 16 июля 1914 г. (РГАЛИ) ф. 128, оп. 1, ед. хр. 22), был удостоен ею следующего замечательного стихотворения:

Ст. 13. В том поединке своеволий — словосочетание подробно рассмотрено в тексте (см. Раздел 3).

Ст. 16. Чье сердце: Ваше ли, мое ли / Летело вскачь — имеет параллель в поэме «Чародей» (окончена в мае 1914 г.):

Ст. 18. Чего так хочется и жаль — Ср.:

Это совпадение с Каролиной Павловой можно было бы счесть случайным; в противном, однако, убеждает наличие других — и не вызывающих сомнения в своей природе — соприкосновений с К. Павловой. Несколько позднее (1915 г.) Каролина Павлова была воскрешена изданием Брюсова и даже вошла в моду. Почитательницей ее поэзии была и Цветаева, у которой, как будет отмечено в соответствующих местах комментария, неоднократно встречаются реминисценции из К. Павловой. И впоследствии отношение Цветаевой к К. Павловой не изменилось — к ее стихотворению, как Цветаева сообщает в письме к Бахраху от 20 апр. 1923 г. («Новый мир», 1969, № 4, стр. 192), восходит название ее сборника «Ремесло». Среди ценителей поэзии Павловой была и С. Я. Парнок. В сент. 1915 г. она посвятила ее памяти пьесу (П № 17).

6. Ст. 11. Я Вашей юностью была, / Которая проходит мимо — ср.: Меня уж нет, она сказала, / Была я молодость твоя (КП «Спутница фей», 2).

7. Ст. 2. Большая Лубянка — одна из центральных улиц Москвы.

Ст. 5. Уже прозвеневший смех — несколько позднее Цветаева использует это сочетание в стихотворении из (НЮС) «Радость всех невинных глаз» — «Помню... Каждый прозвеневший смех».

Ст. 21-22. И гладила длинный ворс / На шубке своей — без гнева — Ср. К. Бальмонт «Дождь»:

Ст. 27-28. Одна из коллег обратила мое внимание на то, что подробности андерсеновской сказки повторяются в цикле: в № 10 ладонь героини (Снежной королевы из № 5) уподоблена осколку льда, в № 4 Приложений комната стилизована под чертог Снежной королевы, где все сияет, блестит и дышит зимним, ледяным холодом, в № 6 Кай превращается в Маленькую Разбойницу, а Снежная королева в обыкновенную женщину. К образам «Снежной королевы» Цветаева возвращается и позднее. В письме к Пастернаку от июля месяца 1927 г. она пишет в связи с легендой о Тристане и Изольде: «История ничем не отличается от истории Кая и Герды» (Новый мир, 1969, № 4, стр. 197 ).

8. Ст. 7-8. Как всеми рыжими лошадками / Я умилялась в Вашу честь — у С. Я. Парнок были волосы с рыжеватым отливом.

Ст. 11-12. Как на чудных московских барышень / Дивилось глупое бабье — эпитет «московские» указывает на то, что действие, происходит не в Москве; это подтверждает письмо Е. О. Волошиной к Ю. Л. Оболенской от 30.XII.1914 (РГАЛИ, ф. 2080, оп. 1, ед. хр. 21): «Она (Марина Цветаева — С. Я.) куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в величайшей тайне». «Мои службы» Цветаевой позволяют утверждать, что подруги уехали в Ростов Великий (подсказано мне Е. Б. Коркиной): (...) «Бегу домой за мешками и санками. Санки — Алипы, детские, бубенцовые, с синими возжами, — мой подарок ей из Владимирского Ростова. Просторное плетение корзиночкой, спинка обита кустарным ковром. Только двух собак и айда! в северное сияние...

Но собакой служила я, северное сияние же оставалось позади: се глаза. Ей тогда было два года, она была царственна. («Марина, подари мне Кремль», пальцем указывая на башни). Ах, Аля! Ах, санки по полуденным переулкам! Моя тигровая шубка (леопард? барс?), которую Мандельштам, влюбившись в Москву, упорно величал боярской. Барс! Бубенцы!» (М. Цветаева, Проза, Нью-Йорк, 1953, стр. 125).

Ст. 15. Как на старинной Богородице / Вы приостановили взор — ср. написанное раньше стихотворение к С. Я. Эфрону:

9. Задыхающийся ритм этого стихотворения передает смятение, скороговорку потрясенного любовью сердца.

Ст. 18. Не цветок — стебелек из стали ты — образ будет спустя несколько месяцев повторен: «Быть как стебель и быть как сталь» (ЮС стр. 77 «Легкомыслие милый грех»).

Ст. 28. Незнакомка с челом Бетховена — определение «незнакомка» странно звучит через несколько месяцев близкого общения; полагать же, что подразумевается неизвестность Парнок широкому кругу лиц, отсутствие у нее популярности не приходится. Скорее всего Цветаева намекала этим эпитетом на сложность, загадочность натуры своей подруги.

10. Ст.-2. White Rose — модные в то время духи. О них упоминает и Андрей Белый в «Первом свидании», Пг., 1921, стр. 17: «Меня онежили уайт-розы».

Ст. 13-14. И лоб баш властолюбивый / Под тяжестью рыжей каски — ср. прим. к № 12.

Ст. 35. — «О, будьте моим Орестом» — см. толкование этой фразы в разделе 1-м.

11. Ст. 5-6. И глаза — кого-кого-то / Взглядом не дарят! — ранее в (ЮС) стр. 15 «Как водоросли» — «Лежите, взглядом не даря!»

Ст. 21-24. «Взгляд — до взгляда — смел и светел, Сердце — лет пяти... — Счастлив, кто тебя не встретил На своем пути!» — ранее в (ЮС) «Мы весенняя одежда» (стр. 13):

О выражении «Сердце лет пяти» — см. раздел 1.

12 Ст. 5. Есть женщины. — Их волосы, как шлем. См. прим. № 10. Сравнение встречается в раннем стихотворении «Ты будешь невинной»: «И косы свои, пожалуй, Ты будешь носить как шлем» (ЮС стр. 45).

Ст. 7-8. Зачем тебе, зачем Моя душа спартанского ребенка. — ср. (КП) стр. 153 «Зачем душа»:

И ее же (стр. 337):

«Лакедемонское дитя» означает здесь сдержанную скрытную душу, т. е. в него вложен тот же смысл, что у Цветаевой — умение, подобно спартанскому мальчику, державшему под одеждой лисенка, который кусал его, стойко сносить боль. С таким пониманием хорошо согласуется поведение Цветаевой в ее сложной семейной ситуации; иначе сказать, «душа спартанского ребенка» определяет не возраст, а характер автора.

13. Ст. 11-12. — «Благословляю Вас на все четыре стороны» — много лет спустя Парнок ответит Цветаевой таким же благословением (см № 19).

14. Ст. 1-8 этого далеко не полного дон-жуанского списка Парнок, по-видимому, подразумевают неизвестную нам по имени героиню «Триолетов» Парнок (П № 33), прелестную охотницу, «женщину-ловца» (ср. у Цветаевой «стройный прыжок с коня»), амазонку, как у Цветаевой, сочетающую в прихотливом смешении атрибуты женскости («кудри с налетом хны» и «жалобный зов зурны» — музыка в те времена входила в круг специфически женских занятий) с мужскими вкусами, новоявленную Диану, в чьих руках «ружейный щелкает курок». Обеих роднит также восточное происхождение или связь с Востоком: упомянутая Цветаевой подруга Парнок играет на зурне или любит ее слушать и носит татарские чувяки: эта обувь с загнутым кверху носом только и может быть названа «челночком». В «Триолетах» о Востоке напоминает лишь «черный локон» героини. Сравнительно с «Триолетами» пьеса Цветаевой располагает дополнительной информацией: у Парнок не упоминается ни об окрашенных хной волосах, ни о любви амазонки к звукам зурны.

Стройный прыжок с коня И — в самоцветных зернах — два челночка узорных — ср. в «Триолетах»:

Очевидно, самоцветные зерна Цветаевой выросли из «росных зерен» «Триолетов». Это, однако, не означает, что «Триолеты» послужили источником Цветаевой. В пользу независимости ее пьесы от «Триолетов» говорят и наличие в ней отсутствующих у Парнок подробностей образа героини и, как будто, хронологические соображении: «Триолеты» появились в печати в 1916 г., т. е. спустя год после возникновения пьесы Цветаевой, и скорее всего были написаны около этого времени. Надо думать, что Цветаева использовала изустный рассказ своей подруги, имевшей обыкновение не расставаться с полюбившимися ей выражениями, употребляя их не только в поэтической речи, как это показано в моем предисловии и примечаниях к (П).

Ст. 9-16. Судя но описанию внешности и упоминанию о Лондоне, речь идет об Ираиде Карловне Альбрехт (подруге Парнок), одной из самых элегантных московских дам, с которой Парнок была в Лондоне. Об этой совместной поездке свидетельствует ее открытка к К. Липске-рову от 1 июля 1914 года (РГАЛИ, фонд 1737, оп. 1, ед. хр. 204) и следующие стихи:

15. Пьеса включена в группу стихотворений с засвидетельствованным бесспорно адресатом, так как сама Цветаева раскрыла его анонимность: «...Девочкой маленькой ты мне предстала неломкою.. — Сафо (кстати, дописанное С. Парнок и обращенное — ко «мне /.../»). Запись от 2 ноября 1940 г.

16. Ст. 8 и 12. — Немецкая писательница Беттина Арним (1785-1859) — синоним выдающейся женской одаренности; ее восторженная дружба с Гете служила приятельнице Цветаевой М. П. Кудашевой образцом своеобразной литературной игры — она видела в Вяч. Иванове своего Гете. С Мариной Мнишек Цветаева постоянно отождествляла себя.

17. Ст. 12. «О, Марина, соименница моря» - имя образовано от латинского прилагательного rnarinus, морской. Здесь Парнок подхватывает уже тогда свойственную Цветаевой манеру обыгрывать этимологию своего имени: «Но имя мне Бог иное дал, Морское оно, морское» (М. Цветаева. волшебный фонарь. М., 1913, ст. «Душа и имя»).

18 Марина Казимировна Баранович (1907-1975) — приятельница Парнок, чтица - любительница, последние годы жизни — переводчица.

За несколько лет до возникновения этого стихотворения, обращенного к М. К. Баранович и вместе к ее «соименнице» Цветаевой, Парнок вспомнила Цветаеву в статье 1924 г. «Пастернак и другие», а также прочитан ее «Поэму конца»: с Недавно Пастернак прочел нам новую поэму Марины «Поэма конца». Разнузданность полная, но талантливо необычайно» (письмо к Е. К. Герцык от 1 апреля 1926 г.).

Ст. 14.. Судя по «автопортрету», в период дружбы с Парнок Цветаева выглядела тик, как она описана а этой пьесе: «Слишком розовой и юной я была для Вас» (Ц № 4) или «Но облик мой невинно розов» (ЮС, с. 78).

Предыдущее

О романе Парнок и Цветаевой, вдохновившем Парнок на многие стихи из первого сборника и, вероятно, способствовавшем его появлению на свет, в московских художественных кругах 1914-1915 гг. ходили толки и слухи. Женщины не скрывали своих отношений и даже демонстративно афишировали их. Один современник вспоминает, как встречал их на вечеринках в Москве, и tableau vivant ["живая картина"] лесбийских любовников, которую он рисует, - показательный пример культуры восприятия такого рода явлений: "Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она [Цветаева] была тогда "une lesbienne classique" (классическая лесбиянка). Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю" (Цит. по: Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (неизданные воспоминания современников). Teuafly, N.J, 1989, с. 150.). Такая точка зрения изобилует декадентскими стереотипами. Автор воспоминаний допускает, что отношения женщин основаны на устойчивом распределении ролей по принципу: доминирующая / подчиняющаяся (по аналогии - мужская/женская), и ему главным образом любопытно, кто из них играет более экзотическую и неестественную мужскую роль. Парнок в это время, как раз накануне выхода в свет своей первой книги, определенно была больше известна в обществе сапфическими вкусами, чем сапфической поэзией. (Цветаеву первоначально, судя по всему, влекло к Парнок в какой-то степени благодаря ее репутации.) (Д. Бургин, С. 47-49).

Сама Цветаева была бисексуальна и испытывала чувства не только к мужчинам, но и к женщинам, и, по собственному признанию, уже в детстве "не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немного больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в двух, а в их любовь". (М. И. Цветаева. Мой Пушкин. Советский писатель, 1981 - С. 51)

Ограничивать себя чем-то одним она не хотела и не могла: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука! И всё вместе - какая скудость. Здесь действительно уместен возглас: будьте как боги! Всякое заведомое исключение - жуть." (М. И. Цветаева. Сводные тетради 1.5. // Наследие Марины Цветаевой. Сайт о великом русском поэте XX века).

Любовь Цветаевой и Парнок возникла буквально с первого взгляда и была страстной с обеих сторон. Марина уже была замужем и имела двухлетнюю дочь, отношения с Парнок были для нее необычными.

Сердце сразу сказало: "Милая!"
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени!
О люби меня, о люби меня!

Сразу после встречи с Парнок Цветаева ощущает "ироническую прелесть, Что Вы - не он", и пытается разобраться в происшедшем, пользуясь традиционной терминологией господства и подчинения.. Но ничего не получается:

Кто был охотник? Кто - добыча?
Все дьявольски наоборот!...
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце: Ваше ли, мое ли,
Летело вскачь?
И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?

Рано осиротившей Марине виделось в Парнок нечто материнское:

В оны дни ты мне была, как мать,
Я в ночи тебя могла позвать,
Свет горячечный, свет бессонный.
Свет очей моих в ночи оны.
Незакатные оны дни,
Материнские и дочерние,
Незакатные, невечерние.

В отношении Парнок к Цветаевой страсть действительно переплеталась с материнской нежностью:

"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" -
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, -
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою".
(И.С. Кон, там же)

Хотя Парнок и Цветаева позволяли себе роскошь не скрывать своей любви в московских литературных кругах, Цветаева, тем не менее, не считала возможным публиковать цикл лесбийской лирики "Подруга", написанный ею в 1914-1915 гг. и адресованный Парнок В итоге эти стихи, революционные для русской поэзии, пролежали в "заветном ящике" более шестидесяти лет. Парнок в одном из стихотворений, посвященных Цветаевой, "Краснеть за посвященный стих" (1916 г.), писала:

Но знаю ли, который колос
Из твоего взошел зерна?

Действительно, цветаевское "зерно" не умерло вместе со скрытой от людских взоров рукописью "Подруги". Парнок полностью взяла на себя творческое выражение того, что их связывало: "огня и влаги, и ветра ропотов любви". Первый "колос из зерна" взошел в ее сборнике "Стихотворения", публикация которого совпала с окончанием любовно-творческого "поединка" двух поэтов.(Д.Л.Бургин, С. 45-46).

Расставаться с мужем Марина не собиралась, он и ближайшие родственники знали о романе, но тактично отходили на задний план. Бурный женский роман продолжался недолго и закончился так же драматично, как и начался. Для Цветаевой это была большая драма. После их разрыва она ничего не желала слышать о Парнок и даже к известию о ее смерти отнеслась равнодушно.(И.С.Кон, там же)

Героиней второго женского романа Цветаевой была молодая актриса Софья Голлидэй (1894-1934). История этого романа рассказана в "Повести о Сонечке". Как и с Парнок, это была любовь с первого взгляда, причем она не мешала параллельным увлечениям мужчинами (Юрием Завадским и др.), обсуждение которых даже сближало подруг. Их взаимная любовь была не столько страстной, сколь нежной. На сей раз ведущую роль играла Цветаева. То, что обе женщины были бисексуальны, облегчало взаимопонимание, но одновременно ставило предел их близости. Хотя они бесконечно важны друг для друга, ограничить этим свою жизнь они не могут, как в силу социальных условий, так и чисто эмоционально. В отличие от отношений с Парнок, связь которой с другой женщиной Цветаева восприняла как непростительную измену, уход Сонечки ей был понятен: "Сонечка от меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его одного до смерти. Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали".(М. Цветаева. "Повесть о Сонечке").

Там же, в "Повести о Сонечке", написанной годы спустя, она писала: "Все песни всех народов - о Сонечке, всякий дикарь под луной - о Сонечке, и киргиз - о Сонечке, и таитянин - о Сонечке, весь Гёте, весь Ленау, вся тоска всех поэтов - о Сонечке, все руки - к Сонечке, все разлуки - от Сонечки..." (Там же, С. 145). В этой же книге она с горечью вспоминала: "Сонечка была мне дана - на подержание - в ладонях. В объятьях. Оттого, что я ребенка подержала на руках, он не стал - мой. И руки мои после него так же пусты. Каждого подержанного ребенка у нас отбирает - мать. У Сонечки была мать - судьба". (Там же, С. 146).

Много лет спустя она скажет о своей возлюбленной сыну. В "Повести о Сонечке" Цветаева вспоминает диалог со своим Муром:

А что значит - Holiday?

Свободный день, вообще - каникулы.

Это значит - праздник. Так звали женщину, которую я больше всех женщин на свете любила. А может быть - больше всех. Я думаю - больше всего. Сонечка Голлидэй. Вот, Мур, тебе бы такую жену!" (Там же, С. 150.)

Для Цветаевой временность лесбийской любви - не просто дань религиозным убеждениям и общественным условностям. Для нее главное назначение женщины - дети, которых однополая любовь не предусматривает. Эту проблему Цветаева обсуждает в своем "Письме к Амазонке", адресованном французской писательнице американского происхождения Натали Барни (1876-1972).

По мнению Цветаевой, в жизни лесбиянки Барни есть одна лакуна, пробел, черная пустота - Ребенок. "Нельзя жить любовью. Единственное, что живет после любви - это Ребенок" Это единственное, что увековечивает отношения. Отсюда - женская потребность иметь ребенка. Но она испытывает только одна из двух. "Эта отчаянная жажда появляется у одной, младшей, той, которая более она. Старшей не нужен ребенок, для ее материнства есть подруга. "Ты моя подруга, ты - мой Бог, ты - мое все".

Но младшая не хочет быть любимым ребенком, а иметь ребенка, чтобы любить. И она, начавшая с не-хотенья ребенка от него, кончит хотением ребенка от нее. А раз этого не дано, однажды она уйдет, любящая и преследуемая истой и бессильной ревностью подруги, - а еще однажды она очутится, сокрушенная, в объятиях первого встречного. В результате мужчина из преследователя превращается в спасителя, а любимая подруга - во врага.

Старшая же обречена на одиночество. Она слишком горда, чтобы любить собаку, она не хочет ни животных, ни сирот, ни приятельниц. "Она обитает на острове. Она создает остров. Самое она - остров. Остров, с необъятной колонией душ". Она похожа на остров или на плакучую одинокую иву. "Никогда не красясь, не румянясь, не молодясь, никогда не выказываясь и не подделываясь, она оставляет все это стареющим "нормальным"... Когда я вижу отчаявшуюся иву, я - понимаю Сафо". (М.И. Цветаева. Письмо к амазонке // Наследие Марины Цветаевой: Сайт о великом русском поэте XX века)

Как мы видим, лесбийская любовь в глазах Цветаевой, сколько бы радости она ни давала, была крестом, который ставил перед любящими неразрешимые вопросы. Великой поэтессе было очевидно сложно принимать эту сторону своей личности. При этом на нее давили не только внутренние терзания, но и внешние ограничения, которые сдерживали и многих других "учениц Сапфо" ...

Такой была любовь русских амазонки Серебряного века. Как мы видим, общество с некоторым неодобрением относилось к открытой однополой сексуальности у женщин, что, впрочем, в целом можно сказать и о мужской гомосексуальности. Однако, несмотря на это, утонченные и возвышенные чувства женщины к женщине свободно находили свое отражение в литературе и еще больше - в жизни. И благодаря этому на небосклоне "прекрасной эпохи" появилось немало новых ярких звезд.

Мы увидели, что возможности для самовыражения в литературе у геев и лесбиянок были достаточно широкими, хоть авторы нередко и становились мишенью резкой критики, будь то произведения Михаила Кузмина или Софьи Парнок. При этом, однако, когда речь шла о живописи или о театре, то гомосексуальность проявлялась лишь косвенно, и в этой сфере творцы еще не сумели преодолеть этот порог, поэтому они продолжали воспевать любовь - на картинах Константина Сомова юноши и мужчины, пусть любовно и волнующе выписанные, все же почти всегда изображены вожделеющими женщин, пусть и безразлично представленных живописцем-геем, а Сергей Дягилев, несмотря на свои романы с танцовщиками-мужчинами, ставил балеты о разнополой любви. Однако в своей личной жизни они оставались открытыми и свободно любили тех, к кому их влекло сердце.

Прочитав «Опыт творческой биографии Софии Парнок»

Елены Романовой (кстати, книгу эту купить было не так

и просто, в моем родном городе в книжных такую книгу

не найти, купила в городе аж в 5000 км от моего, и то

книга была в единственном экземпляре), я более всего

заинтересовалась главой, посвященной последней

встрече Марины Цветаевой и Софии Парнок в 1922

году. Елена Романова открыла по документам факт,

что на одном из творческих поэтических вечером

в протоколе указано, что в один день выступали

и София Парнок и Марина Цветаева. А значит,

вероятность максимальна, что они встретились.

И тогда нельзя оспаривать факт, что стихотворение

Марины Цветаевой от 1922 года вполне могло быть

посвящено Софии Парнок.

Завораживающая! Крест Накрест складывающая руки! Разочарование! Не крест Ты - а страсть, как смерть и как разлука. И действительно похож образ «завораживающей» на образ «трагической леди», покорившей Цветаеву в 1914 году. И спустя годы Марина Цветаева переосмыслила свое отношение к Софии Парнок, ранее она думала, что любила Соню, а к 22 году Марина Цветаева уже воспринимает свои чувства к Парнок как страсть, которой не могла сопротивляться. А страсть в отличие от любви непостоянна и проходит со временем. Только вот прошли ли чувства окончательно на самом деле… Я думаю, след тех чувств остался в душе на всю жизнь. Развораживающий настой, Сладость обморочного оплыва... Что настаивающий нам твой Хрип, обезголосившая дива – Марина Цветаева так видимо и не услышала никогда те стихи Софии Парнок, которые покоряют нас сейчас, и которые ставят ее в один ряд с лучшими поэтами. А вот увлечение Софии Парнок в те страшные времена античностью мне вполне понятно. Это помогало выживать, даже умирая от голоду в Судаке. Марина Цветаева же этого не поняла, не смотря на то, что сама была неординарным человеком, и ее творчество редко зависело от окружающих политических событий. Жизнь! - Без голосу вступает в дом, В полной памяти дает обеты, В нежном голосе полумужском - Безголосицы благая Лета… Нежный голос полумужской… Тоже напоминает о ранее называемом голосе Софии Парнок «с чуть хрипотцой цыганскую»… Уж немногих я зову на ты, Уж улыбки забываю важность... - То вдоль всей голосовой версты Разочарования протяжность. 29 января 1922 И разочарование напоминает об их расставании. А строка «немногих я зову на ты» меня пронизывает… С каждым годом таких людей становится меньше. Такое близкое «ты» и такое далекое «Вы»… И незаконченный вариант еще одного стиха, написанного Мариной Цветаевой примерно в то же время:

По-небывалому

По-небывалому:
В первый раз!
Не целовала
И не клялась.

По-небывалому:
Дар и милость.
Не отстраняла
И не клонилась.

А у протаянного окна -
Это другая была -
Она.

.............................
.............................
Не заклинай меня!
Не клялась.

Если и строила -
Дом тот сломлен.
С этой другою
Родства не помню.

.............................

С этой служанкою

Не вожусь.

.............................
.............................

Не окликай меня, -
Безоглядна.

Январь 1922

Поцелуи, клятвы, отстранения, построение отношений… слова теряются… Непривычно чужие, а ранее такие родные, такие близкие. А теперь Марина Цветаева видит себя иной. И обида не прощена, общение невозможно. Две сильные личности… Почему… В воздухе – убиваемые чувства… и частичка души, которая уходит вместе с ними. Или даже не уходит, а прячется в самые дальние уголки. Если подумать о ранее близком человеке, то чувства начинают воскресать, как и прежние ощущения. Поэтому возможность думать о Софии Парнок Марина Цветаева просто исключила, устранила. Убила любовь.

«Любить только мужчин - какая скука!» Две любви Марины Цветаевой

У Марины Цветаевой в жизни было две больших любви по имени Софья. Одну она называла только Соней. Вторую - только Сонечкой. Может быть, чтобы та не напоминала первую. Так случилось, что Цветаевой суждено было обеих пережить. И обеих - ненадолго. Эти страницы жизни поэтессы долгое время оставались неизвестными, Из ложного стыда или недостатка фактов, только в основном биографы тщательно обходили их стороной. Цветаева же никогда не была ханжой, и никогда "общественное мнение" не влияло на ее поведение - ей было тесно быть хоть чем-нибудь очерченной. Ей часто говорили: "Марина, так никто не делает!" И слышали в ответ: "А я - Кто!" до елабужской петли 31 августа 1941 года - все по-своему. Может быть, если бы не эта черта ее характера, не было бы многих дивных поэм и стихов. В том числе и порожденных Любовью.

"НЕЗНАКОМКА С ЧЕЛОМ БЕТХОВЕНА"

С фотографии смотрит молодая женщина - лицо не особенно красивое, но властное. Тяжелый "лермонтовский" взгляд, резко очерченный подбородок, твердая линия рта, выпуклый крутой лоб. Это - Софья Яковлевна Парнок, поэтесса и литературный критик. Более полутора лет она заменяла Цветаевой весь мир, и они обе вдохновляли друг друга на творчество. Она была старше Цветаевой на семь лет. Рано лишившись матери, Парнок с детства чувствовала неприязнь к отцу и искала утешение в подругах. Ее первый роман с Надеждой Поляковой, однако, кончился несчастливо. Тогда она вышла замуж за человека, который оказался единственным мужчиной в ее жизни - литератора Владимира Волькенштейна. Этот брак не сложился и очень скоро распался по инициативе Парнок. Она стала пробивать себе дорогу в литературу и жизнь сама. И... с помощью любимых подруг.

С Цветаевой они познакомились в начале октября 1914 года. Чувство вспыхнуло внезапно, что называется, с первого взгляда. Чем она покорила Марину - неженской силой, остротой ума, волевым взором, какой-то трагической безысходностью в лице?.. Через несколько дней после встречи Цветаева увидела Парнок в компании молодой женщины. Они весело катили куда-то на извозчике. Буря эмоций овладела душой Марины. Придя домой, она написала стихотворение, в котором утверждала себя на первом и единственном месте в сердце Парнок. Она не ошиблась в том, что глубоко тронула душу Сони. Осознав серьезность нового чувства, та порвала с прежней подругой, переехала на новую квартиру на Арбате, и Цветаева стала ее частым гостем.

Чувство было глубоко взаимным. Парнок отвечала Цветаевой не менее пылкой любовью, доходящей до последней рани, до страстного исступления, до терзаний. Зимой 1915 года, бросив все, Цветаева уехала с Парнок отдыхать в Ростов Великий, сняв там номер в местной монастырской гостинице. Тем же летом подруги отправляются в Коктебель в гости к Волошину, а оттуда - в малороссийские Святые горы.

Они были чем-то похожи, может быть, силой характера. Но в остальном сильно отличались друг от друга, даже в одежде. Марина одевалась ярко, в разноцветные блузки, Парнок - только в строгие, белые, из бумажной материи, чтобы было как можно меньше дамского. Цветаева ощущала себя в их отношениях маленьким ребенком, нуждающимся в защите сильной, заботливой и ласковой матери. И Парнок эту свою роль чувствовала:

Любимой поэтессой самой Парнок была, кстати, древнегреческая Сафо, жившая на острове Лесбос в VII веке до нашей эры. Ее привлекали и несчастная любовь, и трагическая смерть роковой гречанки - от сердечных мук она бросилась с высокой скалы...

А как же отнесся к сердечной страсти Цветаевой ее муж Сергей Эфрон, за которого она вышла по сильной, самозабвенной любви зимой 1912 года, когда ей было двадцать лет? Он старался переждать это увлечение, поняв всю его серьезность, не мешал подругам и тщательно избегал показываться им на глаза. В конце концов он ушел братом милосердия на действующий фронт первой мировой войны. Цветаева продолжала сильно любить его и в то же время не могла жить без Парнок. Она очень страдала от такой душевной раздвоенности и была не в силах что-либо сделать. Только в июне 1921 года, когда уже давно все было кончено, она написала строчки, в которых выразилась ясно: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука!"

В любви Цветаевой и Парнок с самого начала была обреченность на трагический исход. Обе поэтессы, испытывая поначалу огромное счастье друг от друга, в глубине души сразу почувствовали, что в итоге должны будут разойтись. Уже к осени 1915 года все повисло на волоске. Парнок вздыхала о новой "роковой госпоже", которую она намеревалась где-то встретить, Цветаева в стихах у ж е давно предупреждала ее, что "твоя душа мне встала поперек души". Нужна была только искра, чтобы эта бочка с порохом взорвалась. Как всегда в подобных случаях, повод оказался ничтожным.

Однажды Цветаева собралась на литературный вечер. У Парнок сильно болела голова, а в такие минуты она становилась невыносимой. Она ни за что не хотела отпускать от себя подругу. После долгих уговоров Цветаева все же уехала, но, приехав на вечер, тут же заторопилась обратно, предчувствуя, какая буря ожидает ее дома. Ее долго уговаривали остаться, но Марина оказалась непреклонна. Но когда она вернулась, то застала подругу... мирно спящей. Это переполнило чашу терпения. И через двадцать лет Цветаева говорила, что никогда не простит Парнок того, что тогда не осталась из-за нее на вечере. Трещины в отношениях превратились в один большой зияющий провал.

Окончательный разрыв произошел позже - зимой 1916 года. В феврале в Москву приехал Мандельштам, и Марина два дня пробродила с ним по улицам, родного города. Когда Цветаева пришла на Арбат к Парнок, выяснилось, что за "два мандельштамовских дня" все было кончено: "У той на постели уже сидела другая - очень большая, толстая, черная". Она молча развернулась и ушла.

С этого дня Цветаева стала тщательно вычеркивать из памяти все, что было связано с Парнок. Более того, Марина говорила, что даже о ее смерти не пожалела бы ни секунды, и действительно приняла сообщение о кончине бывшей подруги на первый взгляд равнодушно. И тем не менее, это было всего лишь бегство от собственной памяти: Парнок оставила в ее душе глубочайший след, стереть который поэтесса так и не смогла.

А что же сама Парнок? У нее было еще несколько романов, последний - уже перед самой смертью, когда поэтесса была тяжело больна. Ее "седой музой" стала Нина Веденеева, героиня последнего цикла ее стихов. Сердце Парнок буквально не выдержало переживаний закатной любви. На руках Веденеевой она и умерла в августе 1933 ода. Но до конца своей жизни она тоже хранила память о Цветаевой. Фотография Марины всегда стояла на столике у ее постели.

"ИНФАНТА"

Так Цветаева называла юную Сонечку Голлидэй, сравнивая ее с персонажем одной пьесы. Она была известной актрисой Художественного театра, которым руководил Евгений Вахтангов. Ей прочили блестящее будущее на русской сцене - ее талант был, по общему признанию, огромным. В жизни - ребенок, инфанта, на сцене она превращалась во всевластную леди. Ум у Сонечки, по выражению Цветаевой, никогда не ложился спать.

Видимо, это и привлекло Поэтессу к Актрисе. Они познакомились весной 1919 года, когда Цветаевой было 27, а Сонечке - 23. "Передо мною маленькая девочка... С

двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною - живой пожар... И взгляд из этого пожара - такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!" - вспоминала позднее поэтесса.

Они подружились, если не сказать об этой дружбе гораздо большего. Чувство Цветаевой к Голлидэй было совсем другое, чем к Парнок. Здесь она ощущала себя скорее старшей сестрой, защитницей, наперсницей, и берегла свою подругу, как величайшую в мире ценность. Они понимали друг друга с полуслова, даже-совсем без слов, настолько породнились их души. Голлидэй не любила, когда Цветаеву называли поэтессой или гением, хотя преклонялась перед ее творчеством. "Перед вами, Марина, перед тем, что есть -вы, все ваши стихи - такая чу-уточка, такая жалкая кроха", - говорила она ей. И та еще больше восхищалась своей Сонечкой.

Эта любовь длилась тоже недолго. Там не было ни ссор, ни взаимных терзаний, ни измен... Но когда Цветаева дарила Сонечке столь желанное ею коралловое ожерелье, она уже чувствовала, что дело идет к разлуке, и хотела сделать прощальный дар.

Действительно, скоро Голлидэй надолго уехала на гастроли со студией. Однажды, вернувшись на какой-то час в Москву, она забежала к Цветаевой и снова уехала. Больше они не виделись. Сонечка просто так больше и не пришла, и Цветаева не стала ее разыскивать. Она поняла все - Сонечка ушла от нее в свою женскую судьбу, полюбив другого так, как положил людям Бог: "Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его одного до самой смерти".

Несмотря на свое безмолвное исчезновение, Голлидэй оставила о себе в душе Цветаевой совсем другую - добрую - память и любовь. Дышащая нежностью "Повесть о Сонечке" написана Цветаевой в конце 30-х годов - она села за письменный стол, узнав о смерти Голлидэй.

Голлидэй вышла замуж за директора провинциального театра и до своей смерти жила в провинции. Стать знаменитой актрисой ей было не суждено - уехав из Москвы, она обрекла себя на забвение, и если бы не Цветаева, о Голлидэй знали бы сейчас только историки русского театра. Она по-прежнему обожала сцену, и даже когда начались жестокие боли в желудке - Голлидэй заболела раком, - она продолжала играть, а за кулисами ее все время ждала горячая грелка. Четыре года она прожила на гомеопатических снадобьях, которые облегчили ей страдания, а потом выяснилось, что операцию делать поздно. Голлидэй об этом так и не узнала - полная радужных планов, она тихо скончалась во сне. Ее смерть наступила летом 1935 года, Цветаевой сообщили о ней только в 37-ом...

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Арестованного ранее Эфрона убили в августе 1941 года. Ходили слухи, что на допросе его собственноручно застрелил сам Берия. Он чем-то сильно оскорбил Эфрона, и тот в гневе схватил тяжелую крышку чернильницы, чтобы запустить ею в обидчика, но пуля опередила его.

Цветаева вряд ли успела узнать о гибели мужа. Еще в начале августа она с сыном Муром уехала из Москвы в эвакуацию и после долгих мытарств оказалась в Богом забытой Елабуге. Работы не было, жить было нечем и не на что, поэтессе даже предложили стирать чье-то грязное белье. В итоге она не выдержала издевательств и повесилась.

В 1992 году, когда отмечали 100-летие со дня рождения Марины Цветаевой, патриарх Алексий II совершил отпевание Цветаевой. Некоторые правоверные отнеслись к этому событию, мягко говоря, изумленно - отпевать самоубийцу! На вопрос: "Что позволило сделать исключение для Цветаевой?" -патриарх ответил: "Любовь народная". И больше не добавил ни слова.

У каждой творческой личности есть своя муза, стимул во плоти, который разжигает бурю в сердце поэта, помогая рождению на свет художественных и поэтических шедевров. Такой была София Парнок для Марины Цветаевой – любовью и катастрофой всей жизни. Она посвятила Парнок множество стихов, которые знают и цитируют все, порой даже не представляя, к кому они были обращены.

Девушка с профилем Бетховена

Сонечка родилась в интеллигентной еврейской семье в 1885 году в Таганроге. Отец был владельцем сети аптек и почетным гражданином города, а мама девочки - очень уважаемым доктором. Мать Сони умерла во вторых родах, дав жизнь близнецам. Глава семьи вскоре женился на гувернантке, с которой у Софии не сложились отношения.

Девочка росла своенравной и замкнутой, всю свою боль она изливала в стихах, которые начала писать в раннем возрасте. Соня создала свой мир, в который посторонним, даже отцу, прежде боготворимого, доступа не было. Наверное, с тех пор и появилась в ее глазах трагическая безысходность, оставшаяся навсегда.

Жизнь в родном доме стала невыносимой, и золотая медалистка Мариинской гимназии отправилась учиться в столицу Швейцарии, где показала потрясающие музыкальные способности, получив образование в консерватории.

По возвращении на родину, она начала посещать высшие Бестужевские курсы. В это время у Софии вспыхнул кратковременный роман с Надеждой Поляковой. Но поэтесса быстро остыла к возлюбленной. И эта близость чуть не закончилась для последней трагически.

Вскоре Парнок вышла замуж за известного литератора Владимира Волькштейна. Брак был заключен по всем иудейским канонам, но не выдержал даже короткого испытания временем. Именно тогда София поняла, что мужчины ее не интересуют. И она вновь начала находить утешение у подруг.

Пронзенная стрелой Сафо

Перед войной салон литературного критика Аделаиды Герцык был пристанищем талантливых московских поэтесс. Именно там произошла встреча Цветаевой и Парнок. Тогда Марине исполнилось двадцать три, а дома ее ждала двухлетняя дочь Ариадна и любящий муж Сергей Эфрон.

В гостиную вошла женщина в облаке аромата изысканных духов и дорогих сигарет. Ее контрастная одежда, белая с черным, как бы подчеркивала противоречивость натуры: резко очерченный подбородок, властные губы и грациозные движения. Она излучала притягательную ауру греха, нежно манипулируя хрипловатым голосом. Все в ней взывало к любви - трепетное движение изящных пальцев, достающих платок из замшевой сумки, соблазнительный взгляд зовущих глаз. Цветаева, полулежа в кресле, поддалась этому пагубному очарованию. Встала, молча поднесла зажженную спичку незнакомке, давая прикурить. Глаза в глаза - и сердце понеслось вскачь.

Марину представили как названую дочь Аделаиды. А дальше был звон бокалов, короткая беседа и несколько лет ошеломляющего счастья. Чувства Марины к Софии укрепились, когда она увидела Парнок, катающейся на извозчике с молодой симпатичной девушкой. Тогда Цветаеву охватил огонь негодования, и она написала первое стихотворение, посвященное своей новой подруге. Теперь Марина твердо знала - она ни с кем не хочет делить сердце Сони.

Зимой 1915 года, пренебрегая общественным мнением, женщины вместе уехали отдыхать сначала в Ростов, затем - в Коктебель, а позже - в Святогорье. Когда Цветаевой говорили, что так никто не поступает, она отвечала: “Я - не все.”

Эфрон терпеливо ждал, когда эта пагубная страсть перегорит, но вскоре ушел на фронт. В этот период Цветаева создала цикл стихов “Подруге”, откровенно признаваясь Парнок в любви. Но, как ни странно, и любовь к мужу ее не покидала.

Соперничество

К моменту встречи с Софией Цветаева, хотя уже и была матерью, чувствовала себя ребенком, которому не хватало нежности. Она жила в своем поэтическом коконе, иллюзорном мире, который создала сама. Вероятно, она тогда еще не ощутила страсти в интимных отношениях с мужем, поэтому так легко попала в сети опытной и эротичной Парнок. Женщина с лесбийскими наклонностями стала для нее всем: и ласковой матерью, и возбуждающей любовницей.

Но обе женщины были уже признанными поэтессами, много печатались, и понемногу между ними начало возникать литературное соперничество.