Главная Связь и интернет Жан Жак Руссо. Об общественном договоре. Правовой анализ работы руссо "об общественном договоре" Жан жак руссо общественный приговор читать онлайн

Жан Жак Руссо. Об общественном договоре. Правовой анализ работы руссо "об общественном договоре" Жан жак руссо общественный приговор читать онлайн

Глава 2. Ж.-Ж. Руссо и его теория общественного договора

Жан-Жак Руссо (1712-1778) -- французский писатель и философ, создавший теорию «естественного человека». В ней были совмещены аспекты, которые в наше время мы определили бы как социологические и педагогические. Согласно его теории, человек представляет собой изначально хорошее существо, которое затем под воздействием общества портится, становится злым. Следовательно, необходим «общественный договор», который был бы основан на идеалах равенства и свободы.

По мнению Руссо, общество создается людьми, а потому его законы должны быть выражением общей воли людей. Чтобы проверить, насколько сильна эта общая воля, а также соответствуют ли ей законы, по которым живет общество, необходимо проводить референдумы. Наиболее благоприятные условия для этого создают социальные образования, напоминающие древние города-государства, в которых членов было не настолько много, чтобы нельзя было прийти к согласию.

Его повесть «Новая Элоиза» появилась в 1760 году, «Эмиль» и Общественный договор - в 1762 году. Эмиль, который представляет собой трактат по образованию в соответствии с естественными принципами, мог рассматриваться властями как безвредный, если бы не содержал Исповедь савойского викария, которая устанавливает принципы естественной религии, как их понимал Руссо, и не раздражал как католическую, так и протестантскую ортодоксию. Общественный договор был даже более опасен, так как он защищал демократию и отрицал священное право королей. Эти книги, значительно увеличившие его известность, вызвали против него бурю официального осуждения. Он был вынужден бежать из Франции. Женева отказалась его принять. Берн отказал ему в убежище. Наконец, Фридрих Великий сжалился над ним и позволил ему жить в Мотьере, близ Невшателя, который был частью владений короля-философа. Здесь он жил в течение трех лет. Но в конце этого периода (1765) крестьяне Мотьера, руководимые своим пастором, обвинили его и отравлении, и стремились его убить. Он бежал в Англию, где Юм и 1762 году предложил ему свои услуги Рассел Б. История западной философии: Кн.3. - Ч.2: От Руссо до наших дней. - Глава XIX. .

К основным положениям теории общественного договора можно отнести следующие:

Ш каждый человек рожден свободным и сам себе хозяин, никто не в состоянии подчинить человека без его согласия. Руссо подчеркивал, что человек не обязан ничем тем, кому он ничего не обещал;

Ш основанием права могут служить только договоры и соглашения. В противовес естественному праву Руссо была выдвинута идея права политического, то есть основанного на договорах;

Ш основой любой законной власти среди людей могут быть лишь соглашения: законная власть возникает в результате добровольного соглашения свободных и добродетельных людей. При этом божественное происхождение власти отвергается;

Ш в результате общественного договора образуется ассоциация равных и свободных индивидов: свобода и равенство участников договора обеспечивают объединение народа в неразрывное целое (коллективную личность), интересы которого не могут противоречить интересам частных лиц;

Ш по условиям общественного договора суверенитет принадлежит народу. При этом народный суверенитет понимается как общая воля народа. Он неотчуждаем и неделим. Руссо подчеркивал, что передаваться может власть, но никак не воля;

Ш сущность теории общественного договора заключается в передаче власти народом государству. Такое общественное соглашение, по словам Руссо, дает политическому организму (государству) неограниченную власть над всеми его членами;

Ш во всех формах правления суверенитет и законодательная власть принадлежат всему народу, который является источником власти;

Ш всякое правление посредством законов Руссо считал республиканским правлением. «Таким образом, -- подчеркивал он, -- я называю Республикой всякое Государство, управляемое посредством законов, каков бы ни был при этом образ управления им». Народный суверенитет -- основополагающий принцип республиканского строя. При народовластии возможна только одна форма правления -- республика, тогда как форма организации управления может быть различной -- монархией, аристократией или демократией, в зависимости от числа лиц, участвующих в управлении. Руссо замечал, что в условиях народовластия «даже монархия становится республикой»;

Ш народ имеет право не только изменить форму правления, но и вообще расторгнуть само общественное соглашение и вновь возвратить себе естественную свободу;

Ш подчеркивая неделимость суверенитета, Руссо выступил против разделения властей: системе разделения властей Руссо противопоставил идею разграничения функций органов государства.

Жан Жак Руссо - представитель демократического крыла французского Просвещения, философ, социолог и эстетик, один из теоретиков педагогики. В вопросах мировоззрения Руссо придерживался деизма ДУАЛИЗМ (лат. - два) - философское учение, считающее материальную и духовную субстанции равноправными началами. Исходным мотивом дуализма, часто является попытка примирения материализма и идеализма. В конечном счете, дуалистический отрыв сознания от материи приводит к идеализму дуализму. В наибольшей степени характерен для философии Декарта и Канта. . Наряду с существованием бога признавал также и бессмертную душу. Руссо рассматривал материю, и дух как два извечно существующих начала (дуализм). В теории познания придерживался сенсуализма СЕНСУАЛИЗМ (лат. - чувство, ощущение) -- учение в гносеологии, признающее ощущение единственным источником познания. Если ощущения рассматриваются как отражение объективной реальности, то последовательный сенсуализм при известных условиях приводит к материализму. Ощущения могут стать необходимой стороной познания только при условии их органического единства с др. сторонами процесса познания - практикой и абстрактным мышлением, хотя и признавал врожденность нравственных идей. Как социолог Руссо занимал радикальную позицию. Он резко критиковал феодально-сословные отношения и деспотический режим, высказывался за буржуазную демократию и гражданские свободы, за равенство людей независимо от рождения. Выступал против имущественного неравенства, связывая его с возникновением частной собственности, которую критиковал с позиций мелкобуржуазного эгалитаризма, проповедующего всеобщую уравнительность.

Будучи сторонником общественного договора теории, Руссо, в отличие от Гоббса, считал, что в «естественном состоянии» не только не было войны всех против всех, но между людьми господствовали дружба и гармония. В работе «Эмиль, или О воспитании» (1762) Руссо резко критиковал старую феодально-сословную систему воспитания и требовал, чтобы его целью была подготовка активных граждан, уважающих труд.

Основные философские и социологические сочинения: «Рассуждение о происхождении на основаниях неравенства среди людей» (1755) и «Об общественном договоре» (1762).

Руссо понимает, что вернуться к утраченному раю «естественного состояния» невозможно и человек обречен жить в обществе. В трактате «Об общественном договоре» (1762) он рисует картину идеального общества, максимально приближенного к природе. В общественном состоянии суверенной свободой обладает не личность, а государство, возникшее на основе добровольного соглашения, договора, а люди пользуются свободой лишь как полноправные члены государства. Теория общественного договора приобретает у Руссо радикально-демократический характер. Условием свободы является равенство, и не только политическое, но и имущественное; его обязано охранять государство, не допуская поляризации богатства и нищеты. Мелкую собственность, основанную на личном труде, Руссо считает незыблемой основой общества, не менее священной, чем свобода. Руссо критикует систему английского парламентаризма, отстаивает идею народного суверенитета, народовластия и, опираясь на опыт античного полиса и швейцарских кантонов, выступает за принцип прямой демократии, где законы непосредственно принимаются собранием всех граждан. Ориентация на создание мельчайших государственных образований, как и идея равенства мелкой крестьянской и ремесленной собственности, была утопична, противоречила объективным тенденциям исторического развития, но эта мечта о равенстве выражала социальные чаяния народных масс (прежде всего крестьянства) и вдохновляла якобинцев в период Великой французской революции.

Общественный договор, в который, по мнению Руссо, вступают граждане, продавая свою свободу, является атрибутом их альтруистических побуждений, совместно улучшить условия и уровень жизни, тем самым облегчить существование всех членов общины равно и одновременно. Эти статьи сводятся к одной-единственной, а именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других, и если устранить из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то можно найти, что оно сводится к следующим положениям: каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе, каждый член превращается в нераздельную часть целого.

Между народом как сувереном (правителем) и народом как подданным стоит посредник -- правительство, призванное организованно осуществлять волю народа. Правительство не может обладать самостоятельной властью: ведь тогда нарушатся принципы неотчуждаемости и неделимости суверенитета. Если же кто-то захочет захватить власть, то он должен быть объявлен узурпатором и свергнут. Согласно Руссо, какое бы правительство ни пришло к власти, народ не должен отказываться от своих верховных прав. Все главные вопросы должны решаться на общем собрании всего народа. Современные государства, огромные по размерам, не лучшая форма организации народов.

Идеалом являются малые государства, такие, как древнегреческие республики, как Швейцария. Руссо предупреждает: «В стране действительно свободной граждане все делают своими руками, а не деньгами». Но он подозревает, что его проект идеального государства, где объединились бы политика и мораль, где богатые добровольно отказались бы от своих привилегий в пользу бедных, неосуществим: «Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлялся бы демократически. Такое совершенное правительство не годится для людей».

Неравенство частной собственности, дополненной политическим неравенством, привели, согласно Руссо, в конечном счете, к абсолютному неравенству при деспотизме, когда по отношению к деспоту все равны в своем рабстве и бесправии.

В противовес такому порочному обществу Руссо развивает свою концепцию «создания политического организма как подлинного договора между народом и правителем». При этом основную задачу подлинного общественного договора, кладущего начало обществу и государству и знаменующего превращение скопления людей в суверенный народ, а каждого человека в гражданина, он видит в такой «ассоциации, которая защищает и ограждает всею общей силою личность и имущество каждого из членов ассоциации и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде».

Каждый, передавая в общее достояние и ставя под единое высшее руководство общей воли, превращается в личность, и все свои силы превращает в нераздельную часть целого. Последствия общественного договора, по Руссо, таковы: «Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это целое получает в результате такого акта свое единство, общее Я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующее, следовательно, в результате объединения всех других некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именуется республикой, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами, как участвующие в верховной власти, и подданными, как подчиняющиеся законам Государства».

Основываемая Руссо концепция общественного договора выражает в целом идеальные его представления о государстве и праве. Основная мысль состоит в том, что только установление государства, политических отношений и законов, соответствующих его концепции общественного договора, может оправдать, с точки зрения разума, справедливости и права - переход от естественного состояния в гражданское.

В XX в. Руссо по-прежнему переводится и почитается как один из величайших мыслителей, его творчество изучается во многих вузах. Социальные катаклизмы века приводят к волнообразному подъему и спаду его популярности, которая во многом зависит от принятия или непринятия его идей, сплавленных с художественными элементами текста. Наследие Руссо необычайно по своему разнообразию и по степени оказанного им влияния, хотя его воздействие в немалой степени определялось неверным восприятием или же тем обстоятельством, что идеи, характерные для одного произведения, считали представляющими его учение в целом.

Джон Локк о правах и свободах личности

В политической философии Локка, как она представлена нами, существует определенное противоречие между тезисом, что все люди обладают одним и теми же правами, и защитой политического порядка, при котором власть находится в руках тех...

Матеріалістична філософія Нового часу

Так само і Ж.-Ж. Руссо (1712-1778) у своєму широковідомому «Суспільному договорі» розглядає коло скоріше соціально-політичних, ніж філософсько-історичних питань. Його увага зосереджується не на розвиткові людства...

Французско-швейцарский философ. Родился в Женеве. В1723--1724 гг. обучался в протестантском пансионе Ламберсье в местечке Боссе близ французской границы. По возвращении в Женеву некоторое время готовился стать судебным канцеляристом...

Политическое учение и концепция законодательства Ж.-Ж. Руссо

Проблемы общества, государства и права освещаются в учении Руссо с позиций обоснования и защиты принципа и идей народного суверенитета...

Политическое учение и концепция законодательства Ж.-Ж. Руссо

Аналогичным образом Руссо подходил к определению понятия общественного договора. Образование государства, как оно описано в «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства...»...

Просветительские концепции воспитания

Руссо везде чувствовал себя чужаком и чувство оторванности от родины, глубоко, и сильно переживаемое им, вероятно, можно считать психологической основой раздумий, которые превратили его в радикального критика действительности...

Развитие и формирование сознания

Социальные предпосылки самосознания. Самосознание не является созерцанием собственного изолированного индивида, оно возникает в процессе общения...

"Общей волей" обозначается единство волеизъявлений индивидов, т.е. она принадлежит не определенному лицу, а представляет весь народ. Руссо подробно разрабатывает понятие общей воли: "Немедленно вместо отдельных лиц...

Социальная философия эпохи Просвещения: Т. Гоббс, Ж.-Ж. Руссо

Размышления об общем благе встречаются в трудах мыслителей, интересовавшихся теорией и практикой общества и государства, с Античности по сию пору. Актуальности своей они не утратили, поскольку сам термин "общее благо", как и термины...

Сравнительный анализ представлений о социальном устройстве: Платон и Т. Гоббс

Природа человека - эгоистическая, причем этот эгоизм не знает границ. Надо различать два состояния человека - естественное и гражданское состояние. В естественном состоянии в полной мере проявляется природа человека...

Прежде чем рассматривать именно саму конструкцию народного суверенитета Жан-Жака Руссо, крайне важно рассмотреть понятие народа в рамках политической философии Ж.-Ж. Руссо...

Теоретическая концепция народного суверенитета Ж. Руссо в политической философии

Для Руссо крайне важен был вопрос, касающийся неравенства граждан. Этой проблеме Руссо посвятил целую работу (она уже упоминалась выше), которая так и называется «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755)...

Томас Гоббс (1588--1679) -- английский философ, некоторое время проработавший в качестве секретаря у Ф. Бэкона. Гоббс разработал философскую концепцию, в которой можно выделить два основных направления исследования: естественную философию...

Теории общественного договора

Идеи «естественного права» и «общественного договора» были подхвачены и развиты английским философом-просветителем Джоном Локком (1632-1704), явившимся основоположником социально-политической доктрины либерализма...

Французская философия эпохи Просвещения

Несомненно виднейшим мыслителем французского Просвещения является Франсуа Мари Аруэ Вольтер (1694--1778). Он был типичным представителем высших слоев «третьего сословия» -- рождающейся буржуазии. Как мыслитель и идеолог этого класса...

Жан-Жак Руссо /28 июня 1712 - 2 июля 1778/- французский писатель, мыслитель, композитор. Разработал форму правления народа государством - прямую демократию.

Комментарии

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Этот небольшой трактат извлечен мною из более обширного труда (1),

который я некогда предпринял, не рассчитав своих сил, и давно уже оставил.

Из различных отрывков, которые можно было извлечь из того, что было

написано, предлагаемый ниже - наиболее значителен, и, как показалось мне,

наименее недостоин внимания публики. Остальное уже более не существует.

Я хочу исследовать, возможен ли в гражданском состоянии какой-либо

принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей

такими, каковы они, а законы - такими, какими они могут быть (2). В этом

Исследовании я все время буду стараться сочетать то, что разрешает право, с

тем, что предписывает выгода, так, чтобы не оказалось никакого расхождения

между справедливостью и пользою (3).

Я приступаю к делу, не доказывая важности моей темы. Меня могут

спросить: разве я государь или законодатель, что пишу о политике. Будь я

государь или законодатель, я не стал бы терять время на разговоры о том, что

нужно делать, - я либо делал бы это, либо молчал.

Поскольку я рожден гражданином свободного Государства и членом суверена

подавать его при обсуждении этих дел достаточно, чтобы обязать меня уяснить

себе их сущность, и я счастлив, что всякий раз, рассуждая о формах

Правления, нахожу в моих розысканиях все новые причины любить образ

Правления моей страны.

ПРЕДМЕТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ КНИГИ

Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах (5). Иной мнит себя

повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они

(6). Как совершилась эта перемена? Не знаю. Что может придать ей законность?

Полагаю, что этот вопрос я смогу разрешить.

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я

бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает

хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо,

сбрасывает его, - он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по

тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания

вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать. Но

общественное состояние - это священное право, которое служит основанием для

всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным;

следовательно, оно основывается на соглашениях. Надо выяснить, каковы эти

соглашения. Прежде чем приступить к этому, я должен обосновать те положения,

которые я только что выдвинул.

О ПЕРВЫХ ОБЩЕСТВАХ

Самое древнее из всех обществ и единственное естественное - это семья

(7). Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются

в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети,

избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от

обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если

они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а

добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон -

самоохранение, ее - первые заботы те, которыми человек обязан самому себе, и

как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о

том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам

себе хозяином.

Таким образом, семья - это, если угодно, прообраз политических обществ,

правитель - это подобие отца, народ - детей, и все, рожденные равными и

свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся

разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те

заботы, которыми он их окружает, - в Государстве же наслаждение властью

заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы

управляемых (8): в качестве примера он приводит рабство*. Чаще всего в своих

рассуждениях он видит основание права в существовании соответствующего

факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не

более благоприятную для тиранов.

* "Ученые розыскания о публичном праве часто представляют собою лишь

историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд

слишком подробно их изучать". - (Трактат (12) о выгодах Фр [анции] в

сношениях с ее соседями г-на маркиза д"А[ржансона], напечатанный у Рея в

Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

По мнению Гроция, стало быть, неясно, принадлежит ли человеческий род

какой-нибудь сотне людей или, наоборот, эта сотня людей принадлежит

человеческому роду и на протяжении всей своей книги он, как будто,

склоняется к первому мнению. Так же полагает и Гоббс (9). Таким образом

человеческий род оказывается разделенным на стада скота, каждое из которых

имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать.

Подобно тому, как пастух - существо высшей природы по сравнению с его

стадом, так и пастыри людские, кои суть вожаки людей, - существа природы

высшей по отношению к их народам. Так рассуждал, по сообщению Филона (10),

император Калигула, делая из такой аналогии тот довольно естественный вывод,

что короли - это боги, или что подданные - это скот.

Рассуждение такого Калигулы возвращает нас к рассуждениям Гоббса и

Гроция. Аристотель прежде, чем все они (11) говорил также, что люди вовсе не

равны от природы, но что одни рождаются, чтобы быть рабами, а другие -

господами.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий

человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства; ничто не может быть

вернее этого. В оковах рабы теряют все, вплоть до желания от них

освободиться (13), они начинают любить рабство, подобно тому, как спутники

Улисса (14) полюбили свое скотское состояние*.

* См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных.

Уступать силе - это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это -

акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

Итак, если существуют рабы по природе, так только потому, что

существовали рабы вопреки природе. Сила создала первых рабов, их трусость

сделала их навсегда рабами.

Я ничего не сказал ни о короле Адаме, ни об императоре Ное (15), отце

трех великих монархов, разделивших между собою весь мир, как это сделали

дети Сатурна (16), в которых иногда видели этих же монархов. Я надеюсь, что

мне будут благодарны за такую мою скромность; ибо, поскольку я происхожу

непосредственно от одного из этих государей и, быть может, даже от старшей

ветви, то, как знать, не оказался бы я после проверки грамот вовсе даже

законным королем человеческого рода? Как бы там ни было, никто не станет

отрицать, что Адам был властелином мира, подобно тому, как Робинзон (17) -

властелином своего острова, пока он оставался единственным его обитателем, и

было в этом безраздельном обладании то удобство, что монарху, прочно

сидевшему на своем троне, не доводилось страшиться ни мятежей, ни войн, ни

заговорщиков.

О ПРАВЕ СИЛЬНОГО

Самый сильный никогда не бывает настолько силен, что бы оставаться

постоянно повелителем, если он не превратит своей силы в право, а

повиновения ему - в обязанность. Отсюда - право сильнейшего; оно называется

правом как будто в ироническом смысле, а в действительности его возводят в

принцип. Но разве нам никогда не объяснят смысл этих слов? Сила - это

физическая мощь, и я никак не вижу, какая мораль может быть результатом ее

действия.

Предположим на минуту, что так называемое право сильнейшего существует.

Я утверждаю, что в результате подобного предположения получится только

необъяснимая галиматья; ибо, если это сила создает право, то результат

меняется с причиной, то есть всякая сила, превосходящая первую, приобретает

и права первой. Если только возможно не повиноваться безнаказанно, значит

возможно это делать на законном основании, а так как всегда прав самый

сильный, то и нужно лишь действовать таким образом, чтобы стать сильнейшим.

Но что же это за право, которое исчезает, как только прекращается действие

силы? Если нужно повиноваться, подчиняясь силе, то нет необходимости

повиноваться, следуя долгу; и если человек больше не принуждается к

повиновению, то он уже и не обязан это делать. Отсюда видно, что слово

"право" ничего не прибавляет к силе. Оно здесь просто ничего не значит.

Подчиняйтесь властям. Если это означает - уступайте силе, то заповедь

хороша, но излишняя; я ручаюсь, что она никогда не будет нарушена. Всякая

власть - от Бога (18), я это признаю; но и всякая болезнь от Него же: значит

ли это, что запрещено звать врача? Если на меня в лесу нападает разбойник,

значит, мало того, что я должен, подчиняясь силе, отдать ему свой кошелек;

но, даже будь я в состоянии его спрятать, то разве я не обязан по совести

отдать ему этот кошелек? Ибо, в конце концов, пистолет, который он держит в

руке, - это тоже власть.

Согласимся же, что сила не творит право и что люди обязаны повиноваться

только властям законным. Так перед нами снова возникает вопрос, поставленный

мною в самом начале.

О РАБСТВЕ(19)

Раз ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и

поскольку сила не создает никакого права, то выходит, что основою любой

законной власти среди людей могут быть только соглашения.

Если отдельный человек, говорит Гроций (20), может, отчуждая свою

свободу, стать рабом какого-либо господина, то почему же не может и целый

народ, отчуждая свою свободу, стать подданным какого-либо короля? Здесь

много есть двусмысленных слов, значение которых следовало бы пояснить;

ограничимся только одним из них - "отчуждать". Отчуждать - это значит

отдавать или продавать (21). Но человек, становящийся рабом другого, не

отдает себя; он, в крайнем случае, себя продает, чтобы получить средства к

существованию. Но народу - для чего себя продавать? Король не только не

предоставляет своим подданным средства к существованию, более того, он сам

существует только за их счет, а королю, как говорит Рабле (22), немало надо

для жизни. Итак, подданные отдают самих себя с условием, что у них заберут

также их имущество? Я не вижу, что у них останется после этого.

Скажут, что деспот обеспечивает своим подданным гражданский мир. Пусть

так, но что же они от этого выигрывают, если войны, которые им навязывает

его честолюбие, если его ненасытная алчность, притеснения его правления

разоряют их больше, чем это сделали бы их раздоры? Что же они от этого

выигрывают, если самый этот мир становится одним из их бедствий? Спокойно

жить и в темницах, но разве этого достаточно, чтобы чувствовать себя там

хорошо! Греки, запертые в пещере Циклопа (23), спокойно жили в ней, ожидая

своей очереди быть съеденными.

Утверждать, что человек отдает себя даром, значит - утверждать нечто

бессмысленное и непостижимое: подобный акт незаконен и недействителен уже по

одному тому, что тот, кто его совершает, находится не в здравом уме.

Утверждать то же самое о целом народе - это значит считать, что весь он

состоит из безумцев: безумие не творит право (24).

Если бы каждый и мог совершить отчуждение самого себя, то он не может

этого сделать за своих детей; они рождаются людьми и свободными; их свобода

принадлежит им, и никто, кроме них, не вправе ею распоряжаться. До того, как

они достигнут зрелости, отец может для сохранения их жизни и для их

благополучия принять от их имени те или иные условия, но он не может отдать

детей безвозвратно и без условий, ибо подобный дар противен целям природы и

превышает отцовские права. Поэтому, дабы какое-либо самовластное Правление

стало законным, надо, чтобы народ в каждом своем поколении мог сам решать

вопрос о том, принять ли такое Правление или отвергнуть его; но тогда это

Правление не было бы уже самовластным.

Отказаться от своей свободы - это значит отречься от своего

человеческого достоинства, от прав человеческой природы, даже от ее

обязанностей. Невозможно никакое возмещение для того, кто от всего

отказывается. Подобный отказ несовместим с природою человека; лишить

человека свободы воли - это значит лишить его действия какой бы то ни было

нравственности. Наконец, бесполезно и противоречиво такое соглашение, когда,

с одной стороны, выговаривается неограниченная власть, а с другой -

безграничное повиновение. Разве не ясно, что у нас нет никаких обязанностей

по отношению к тому, от кого мы вправе все потребовать? И разве уже это

единственное условие, не предполагающее ни какого-либо равноценного

возмещения, ни чего-либо взамен, не влечет за собою недействительности

такого акта? Ибо какое может быть у моего раба право, обращенное против

меня, если все, что он имеет, принадлежит мне, а если его право - мое, то

разве не лишены какого бы то ни было смысла слова: мое право, обращенное

против меня же?

Гроций и другие видят происхождение так называемого права рабовладения

еще и в войнах (25). Поскольку победитель, по их мнению, вправе убить

побежденного, этот последний может выкупить свою жизнь ценою собственной

свободы, - соглашение тем более законное, что оно оборачивается на пользу

Ясно, однако, что это так называемое право убивать порожденных ни в

коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди,

пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных

отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы

люди вовсе не враги друг другу (26). Войну вызывают не отношения между

людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не

из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не

может существовать войны частной (27), или войны человека с человеком, как в

естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в

состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие

никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями

Людовика IX(28), короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром (29),

Это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной

(30) из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и

всякой доброй политии.

Итак, война - это отношение отнюдь не человека к человеку, но

Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь

случайно и совсем не как люди и даже не как граждане*, но как солдаты; не

как члены отечества, но только защитники его.

* Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то

ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину

разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он

обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда

легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под

командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32),

что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то

Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая

уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же

Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не

принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом

случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь

говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них

одних были законы столь прекрасные.

Наконец, врагами всякого Государства могут быть лишь другие

Государства, а не люди, если принять в соображение, что между вещами

различной природы нельзя установить никакого подлинного отношения.

Этот принцип соответствует также и положениям, установленным во все

времена, и постоянной практике всех цивилизованных народов. Объявление войны

служит предупреждением не столько Державам, сколько их подданным. Чужой,

будь то король, частный человек или народ, который грабит, убивает или

держит в неволе подданных, не объявляя войны государю, - это не враг, а

разбойник. Даже в разгаре войны справедливый государь, захватывая во

вражеской стране все, что принадлежит народу в целом, при этом уважает

личность и имущество частных лиц; он уважает права, на которых основаны его

собственные. Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то

победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как

только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами

или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не

имеет более никакого права на их жизнь (34). Иногда можно уничтожить

Государство, не убивая ни одного из его членов. Война, следовательно, не

дает никаких прав, которые не были бы необходимы для ее целей. Это - не

самой природы вещей и основаны на разуме.

Что до права завоевания, то оно основывается лишь на законе сильного.

Если война не дает победителю никакого права истреблять побежденных людей,

то это право, которого у него нет, не может служить и основанием права на их

порабощение. Врага можно убить только в том случае, когда его нельзя сделать

рабом, следовательно: право поработить врага не вытекает из права его убить

(35); значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы

свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав. Ибо разве не ясно, что

если мы будем основывать право жизни и смерти на праве рабовладения, а право

рабовладения на праве жизни и смерти, то попадем в порочный круг?

Даже если предположить, что это ужасное право всех убивать существует,

я утверждаю, что раб, который стал таковым во время войны, или завоеванный

народ ничем другим не обязан своему повелителю, кроме как повиновением до

тех пор, пока его к этому принуждают. Взяв эквивалент его жизни, победитель

вовсе его не помиловал: вместо того, чтобы убить побежденного без всякой

выгоды, он убил его с пользою для себя. Он вовсе не получил над ним никакой

власти, соединенной с силою; состояние войны между ними продолжается, как

прежде, сами их отношения являются следствием этого состояния, а применение

права войны не предполагает никакого мирного договора. Они заключили

соглашение, пусть так; но это соглашение никак не приводит к уничтожению

состояния войны (36), а, наоборот, предполагает его продолжение.

Итак, с какой бы стороны мы ни рассматривали этот вопрос, право

рабовладения недействительно не только потому, что оно незаконно, но также и

потому, что оно бессмысленно и ничего не значит. Слова "рабство" и "право"

противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: "я с

тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу,

соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое

ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно" - будет всегда равно лишена

смысла независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку

или человека к народу.

О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЕТ ВСЕГДА ВОСХОДИТЬ К ПЕРВОМУ СОГЛАШЕНИЮ

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то

сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет

существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем,

чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим

порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь

только господина и рабов, а никак не народ и его главу. Это, если угодно, -

скопление людей а не ассоциация; здесь нет ни общего блага, ни Организма

политического. Такой человек, пусть бы даже он и поработил полмира, всегда

будет лишь частное лицо; его интерес отделенный от интересов других людей,

это всегда только частный интерес. Если только этот человек погибает, то его

держава распадается, как рассыпается и превращается в кучу пепла дуб,

сожженный огнем.

Народ, говорит Гроций, может поставить над собою короля. По мнению

Гроция, стало быть, народ является таковым и до того, как он подчиняет себя

королю. Но такое действие представляет собою гражданский акт; оно

предполагает решение, принятое народом. Таким образом, прежде чем

рассматривать акт, посредством которого народ избирает короля, было бы

неплохо рассмотреть тот акт, в силу которого народ становится народом, ибо

этот акт, непременно предшествующий первому, представляет собой истинное

основание общества (37).

В самом деле, не будь никакого предшествующего соглашения, откуда бы

взялось - если только избрание не единодушно - обязательство для меньшинства

подчиняться выбору большинства? и почему сто человек, желающих господина,

предполагает, по меньшей мере единожды, - единодушие.

ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ СОГЛАШЕНИИ

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы,

препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем

противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы

удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более

продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил (38), а могут лишь

объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства

самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил,

способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и

заставить их действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих

людей; но - поскольку сила и свобода Каждого человека - суть первые орудия

его самосохранения - как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не

пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе?

Эта трудность, если вернуться К предмету этого исследования, может быть

выражена в следующих положениях:

"Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею

силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой

каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и

остается столь же свободным, как и прежде". Такова основная задача, которую

разрешает Общественный договор (39).

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее

видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому,

хотя они пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и

те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в

результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои

первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную

по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной,

именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами

в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то

создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто

не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов

ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались

какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми,

который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый,

будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать

на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние

продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или

бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в

отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого

остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по

отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и

получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не

составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим

положениям: "каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее

руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас

всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого" (40).

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения,

этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из

получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и

волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате

объединения всех других, некогда именовалось Гражданскою общиной*, ныне же

именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот

Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он

активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов

ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности

называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как

подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются и их

принимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они

употребляются во всем их точном смысле.

* Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых

времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за

гражданина (43). Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую

общину граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я

не читал, чтобы подданному какого либо государя давали титул civis

(гражданин - лат.), ни даже в древности - македонцам или в наши дни -

англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни

французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет,

как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле

этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы

повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не

право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах (44), он

совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д"Аламбер не совершил

этой ошибки, и в своей статье "Женева" (45) хорошо показал различия между

людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни

"гражданин".

О СУВЕРЕНЕ

Из этой формулы видно, что акт ассоциации (41) содержит взаимные

обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая,

так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое

обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член

Государства по отношению к суверену (42). Но здесь нельзя применить то

положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства,

взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми

перед самим собою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть

которого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двояком

качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в

области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной

причине, наложить на суверена обязательства по отношению к себе самому, и

что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от

которого он не мог бы себя освободить, - это противоречило бы самой природе

Политического организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в

одном-единственном отношении, то он попадает в положение частного человека,

вступающего в соглашение с самим собою (46); раз так, нет и не может быть

никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не

обязателен даже Общественный договор (47). Это, однако, не означает, что

Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к

другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к

чужеземцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но Политический организм или суверен, который обязан своим

существованием лишь святости Договора (48), ни в коем случае не может брать

на себя таких обязательств, даже по отношению к другим, которые

сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например,

отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому

суверену. Нарушить акт, благодаря которому он существует, значило бы

уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже

невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем

более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не

почувствовали. Стало быть и долг, и выгода в равной мере обязывают обе

договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди

должны стремиться использовать в этом двояком отношении все преимущества,

которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не

может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц;

следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе

перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим

отдельности (49). Суверен уже в силу того, что он существует, является

всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на

общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении

подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их

верность себе.

В самом деле, каждый индивидуум может, как человек, иметь особую волю,

противоположную общей или несходную с этой общей волей, которой он обладает

как гражданин. Его частный интерес может внушать ему иное, чем то, чего

требует интерес общий. Само его естественно независимое существование может

заставить его рассматривать то, что он должен уделять общему делу, лишь как

безвозмездное приношение, потеря которого будет не столь ощутима для других,

сколь уплата этого приношения обременительна для него, и если бы он

рассматривал то юридическое лицо, которое составляет Государство, как

отвлеченное существо, поскольку это - не человек, он пользовался бы правами

гражданина, не желая исполнять обязанностей подданного; и эта

несправедливость, усугубляясь, привела бы к разрушению Политического

организма.

Итак, чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно

молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может

дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей

воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что

иное, как то, что его силою принудят быть свободным. Ибо таково условие,

которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одновременно тем самым

ограждает его от всякой личной зависимости: условие это составляет секрет и

двигательную силу политической машины, и оно одно только делает законными

обязательства в гражданском обществе, которые без этого были бы

бессмысленными, тираническими и открывали бы путь чудовищнейшим

злоупотреблениям.

О ГРАЖДАНСКОМ СОСТОЯНИИ

Этот переход от состояния естественного к состоянию гражданскому

производит в человеке весьма приметнут перемену, заменяя в его поведении

инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер,

которого они ранее были лишены. Только тогда, когда голос долга сменяет

плотские побуждения, а право - желание, человек, который до сих пор считался

только с самим собою, оказывается вынужденным действовать сообразно другим

принципам и советоваться с разумом, прежде чем следовать своим склонностям.

Хотя он и лишает себя в этом состоянии многих преимуществ, полученных им от

природы, он вознаграждается весьма значительными другими преимуществами; его

способности упражняются и развиваются, его представления расширяются, его

чувства облагораживаются и вся его душа возвышается до такой степени, что ее

ли бы заблуждения этого нового состояния не низводили часто человека до

состояния еще более низкого чем то, из которого он вышел, то он должен был

бы непрестанно благословлять тот счастливый миг, который навсегда вырвал его

оттуда и который из тупого и ограниченного животного создал разумное

существо - человека.

Сведем весь этот итог к легко сравнимым между собой положениям. По

Общественному договору человек теряет свою естественную свободу и

неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть;

приобретает же он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем

обладает. Чтобы не ошибиться в определении этот возмещения, надо точно

различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая

сила индивидуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей, а

также различать обладание, представляющее собой лишь результат применения

силы или право того, кто пришел первым, и собственность, которая может

основываться лишь на законном документе.

К тому, что уже сказано о приобретениях человека и гражданском

состоянии, можно было бы добавить моральную свободу, которая одна делает

человека действительным хозяином самому себе; ибо поступать лишь под

воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты

сам для себя установил, есть свобода. Но я уже итак сказал по этому вопросу

более, чем достаточно, а определение философского смысла слова свобода не

входит в данном случае в мою задачу.

О ВЛАДЕНИИ ИМУЩЕСТВОМ

Каждый член общины подчиняет себя ей в тот момент, когда она

образуется, таким, каков он есть в это время, подчиняет ей самого себя и все

свои силы, составной частью которых является и принадлежащее ему имущество.

Это не означает, что вследствие такого акта владение, переходя из рук в

руки, изменяет свою природу и становится собственностью в руках суверена. Но

так как силы Гражданской общины несравненно больше, чем силы отдельного

человека, то и ее владение фактически более прочно и неоспоримо, хотя и не

становится более законным, по крайней мере, в глазах чужеземцев. Ибо

государство является в отношении своих членов хозяином всего их имущества в

силу Общественного договора, который в Государстве служит основою всех прав;

но для других Держав Государство является таковым лишь по праву первой

заимки, перешедшему к нему от отдельных лиц.

Право первой заимки, хотя оно и в большей степени является таковым,

нежели право сильного, превращается в подлинное право лишь после того, как

установлено право собственности. Каждый человек от природы имеет право на

все, что ему необходимо; но акт положительного права, делающий его

собственником какого-либо имущества, лишает его тем самым прав на все

остальное. Получив свою часть, он должен ограничиться ею и не имеет больше

никакого права на то, что принадлежит общине. Вот почему право первой

заимки, столь непрочное в естественном состоянии, безоговорочно уважается

всяким человеком, принадлежащим к гражданскому обществу. В понимании этого

права уважается не столько чужое, сколько то, что не принадлежит тебе.

Вообще же, для того чтобы узаконить право первой заимки на какой-либо

участок земли, необходимы следующие условия: во-первых, чтобы на этой земле

еще никто не жил; во-вторых, чтобы занято было лишь столько, сколько

необходимо, чтобы прокормиться; в-третьих, чтобы вступали во владение землею

не в силу какой-либо пустой формальности, но в результате расчистки и

обработки ее этого единственного признака собственности, который при

отсутствии юридических документов должен быть признаваем другими.

В самом деле, признать право первой заимки за потребностями и трудом

(50) - не значит ли это распространить это право настолько, насколько оно

может простираться? Можно ли не ставить границ этому праву? Достаточно

ступить ногою на общий участок земли, чтобы провозгласить себя тотчас же его

хозяином? Достаточно ли иметь силу, необходимую для того, чтобы прогнать

оттуда на некоторое время других людей, чтобы отнять у них право когда-либо

вернуться на этот участок? Как может человек или народ завладеть огромною

территорией, лишив человеческий род этой территории, иначе, как не в

результате наказуемого захвата, поскольку этот акт лишает других людей мест

обитания и источников существования, которые природа дает им всем в общее

пользование? Когда Нуньес Бальбоа (51), став на берегу, объявил от имени

Кастильской короны, что он вступает во владение Южным морем и всей Южной

Америкой, было ли этого достаточно, чтобы лишить всех жителей этих стран их

владений и преградить доступ в них всем государям мира? Такого рода

формальные акты повторялись впоследствии неоднократно и довольно безуспешно;

и католический король мог бы сразу завладеть из кабинета всем миром, но ему

пришлось бы затем исключить из своих владений все то, чем ранее еще

завладели другие государи.

Теперь понятно, каким образом соединенные и смежные земли частных лиц

превращаются в территорию, подвластную всему народу, и каким образом право

суверенитета, распространяясь с подданных на занимаемые ими участки земли,

становится одновременно вещным и личным, что ставит их владельцев в большую

зависимость, и самые их силы делает залогом их верности. Монархи древности,

видимо, не понимали как следует этого преимущества и, называя себя лишь

царями персов, скифов, македонян, считали себя не столько господами стран,

сколько повелителями людей. Государи нашего времени именуют себя более хитро

королями Франции, Испании, Англии и т. д. Владея таким образом землей, они

могут быть вполне уверены в том, что ее обитатели у них в руках.

Примечательно в этом отчуждении то, что община, принимая земли частных лиц,

вовсе не отбирает у них эти земли, - она лишь обеспечивает этим лицам

законное владение ими, превращая захват в подлинное право, а пользование в

собственность. Теперь уже владельцы рассматриваются как хранители общего

достояния (52), их права признаются всеми членами Государства и защищаются

всеми силами этого Государства от чужеземца, и эти частные лица, в

результате уступки, выгодной для всего общества, а еще более для них самих,

приобретают, так сказать, все то, что отдали: парадокс этот как мы это

и собственник на одну и ту же землю.

Может также случиться, что люди начинают объединяться раньше, чем они

стали чем-либо обладать, и, захватив затем участок земли, достаточный для

всех, пользуются им сообща или разделяют его между собой либо поровну, либо

в определенных соотношениях, устанавливаемых сувереном. Каким бы путем ни

происходило это приобретение, право, которое каждое частное лицо имеет на

свою собственную землю, всегда подчинено тому праву, которое община имеет на

все земли, без чего не было бы ни прочности в общественных связях, ни

действительной силы в осуществлении суверенитета (53).

Я закончу эту главу и эту книгу замечанием, которое должно служить

основою всей системы отношений в обществе. Первоначальное соглашение не

только не уничтожает естественное равенство людей, а, напротив, заменяет

равенством как личностей и перед законом все то неравенство, которое внесла

природа в их физическое естество; и хотя люди могут быть неравны по силе или

способностям, они становятся все равными в результате соглашения и по

* При дурных Правлениях это равенство лишь кажущееся и обманчивое; оно

служит лишь для того чтобы бедняка удерживать в его нищете, а за богачом

сохранять все то, что он присвоил. На деле законы всегда приносят пользу

имущим и причиняют вред тем, у кого нет ничего: отсюда следует, что

общественное состояние выгодно для людей лишь поскольку они все чем-либо

обладают и поскольку ни у кого из них нет ничего из лишнего.

О ТОМ, ЧТО СУВЕРЕНИТЕТ НЕОТЧУЖДАЕМ

Первым и самым важным следствием из установленных выше принципов

является то, что одна только общая воля может управлять силами Государства в

соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо. Ибо, если

противоположность частных интересов сделала необходимым установление

обществ, то именно согласие этих интересов и сделало сие возможным.

Общественную связь образует как раз то, что есть общего в этих различных

интересах; и не будь такого пункта, в котором согласны все интересы, никакое

общество не могло бы существовать. Итак, обществом должно править,

руководясь единственно этим общим интересом.

Я утверждаю, следовательно, что суверенитет, который есть только

осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен,

который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем

только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля.

В самом деле, если возможно, что воля отдельного человека в некоем

пункте согласуется с общей волей, то уж никак не возможно, чтобы это

согласие было длительным и постоянным, ибо воля отдельного человека по своей

природе стремится к преимуществам, а общая воля - к равенству. Еще менее

возможно, чтобы кто-либо поручился за такого рода согласие, хотя такой

поручитель и должен был бы всегда существовать; это было бы делом не

искусства, а случая. Суверен вполне может заявить: "Сегодня я хочу того же,

чего хочет или, по крайней мере, говорит, что хочет, такой-то человек". Но

он не может сказать: "Я захочу также и того, чего захочется этому человеку

завтра", потому что нелепо, чтобы воля сковывала себя на будущее время и

потому что ни от какой воли не зависит соглашаться на что-либо противное

благу существа, обладающего волею. Если, таким образом, народ просто обещает

повиноваться, то этим актом он себя уничтожает; он перестает быть народом. В

тот самый миг, когда появляется господин, - нет более суверена; и с этого

времени Политический организм уничтожен. Это вовсе не означает, что

случае, когда суверен, будучи свободен противиться им, этого не делает. В

подобном случае всеобщее молчание следует считать знаком согласия народа.

Это будет объяснено ниже более пространно*.

* Для того чтобы воля была общею, не всегда необходимо, чтобы она была

единодушна; но необходимо, чтобы были подсчитаны все голоса; любое изъятие

нарушает общий характер воли.

О ТОМ, ЧТО СУВЕРЕНИТЕТ НЕДЕЛИМ

В силу той же причины, по которой суверенитет неотчуждаем, он неделим,

ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю

народа как целого, либо - только одной его части. В первом случае это

провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае

Это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, - декрет.

Но наши политики (54), не будучи в состоянии разделить суверенитет в

принципе его, разделяют суверенитет в его проявлениях. Они разделяют его на

силу и на волю, на власть законодательную и на власть исполнительную; на

право облагать налогами, отправлять правосудие, вести войну; на управление

внутренними делами и на полномочия вести внешние сношения; они то смешивают

все эти части, то отделяют их друг от друга; они делают из суверена какое-то

фантастическое существо, сложенное из частей, взятых из разных мест. Это

похоже на то, как если бы составили человека из нескольких тел, из которых у

одного были бы только глаза, у другого - руки, у третьего - ноги и ничего

более. Говорят, японские фокусники на глазах у зрителей рассекают на части

ребенка, затем бросают в воздух один за другим все его члены - и ребенок

падает на землю вновь живой и целый. Таковы, приблизительно, приемы и наших

политиков: расчленив Общественный организм с помощью достойного ярмарки

фокуса, они затем, не знаю уже как, вновь собирают его из кусков.

Заблуждение это проистекает из того, что они не составили себе точных

представлений о верховной власти и приняли за ее части лишь ее проявления.

Так, например, акт объявления войны и акт заключения мира рассматривали как

акты суверенитета, что неверно, так как каждый из этих актов вовсе не

является законом, а лишь применением закона, актом частного характера,

определяющим случай применения закона, как мы это ясно увидим, когда будет

точно установлено понятие, связанное со словом законом.

Прослеживая таким же образом другие примеры подобного разделения

суверенитета, мы обнаружим, что всякий раз когда нам кажется, что мы

наблюдаем, как суверенитет разделен, мы совершаем ошибку; что те права,

которые мы принимаем за части этого суверенитета, все ему подчинены и всегда

предполагают наличие высшей воли, которой они только открывают путь к

осуществлению.

Невозможно и выразить, каким туманом облеклись в результате столь

неточных представлений о верховной власти выводы авторов, писавших о

политическом праве, когда те пытались на основании установленных ими

принципов судить о соответственных правах королей и подданных. Каждый может

увидеть в третьей и четвертой главах первой книги Гроция (55), как этот

ученый муж и его переводчик Барбейрак путаются и сбиваются в своих софизмах,

боясь слишком полно высказать свои мысли или же сказать о них недостаточно и

столкнуть интересы, которые они должны были бы примирить. Гроций, бежавший

во Францию, недовольный своим отечеством и желая угодить Людовику XIII,

которому посвящена его книга, ничего не жалеет, чтобы отнять у народов все

их права и сколь возможно искуснее облечь этими правами королей. К этому же,

очевидно стремился и Барбейрак, посвятивший свой перевод королю Англии

Георгу I (56). Но, к сожалению, изгнание Якова II(57), которое он называет

отречением, принуждало его сдерживаться, прибегать к различным передержкам и

уверткам, чтобы не выставить Вильгельма узурпатором (58). Если бы оба эти

оставались бы все время последовательными, но тогда они, увы, сказали бы

правду и угодили бы этим только народу. Но истина никогда не ведет к

богатству и народ не дает ни поста посланника, ни кафедр, ни пенсий.

МОЖЕТ ЛИ ОБЩАЯ ВОЛЯ ЗАБЛУЖДАТЬСЯ(59)

Из предыдущего следует, что общая воля неизменно направлена прямо к

одной цели и стремится всегда к пользе общества, но из этого не следует, что

решения народа имеют всегда такое же верное направление. Люди всегда

стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Народ не подкупишь,

но часто его обманывают и притом лишь тогда, когда кажется, что он желает

дурного (60).

Часто существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта

вторая блюдет только общие интересы; первая - интересы частные и

представляет собою лишь сумму изъявлений воли частных лиц. Но отбросьте из

этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности*; в результате

сложения оставшихся расхождений получится общая воля.

* "Каждый интерес, - говорит м[аркиз] д"А[ржансон], - основывается на

другом начале. Согласие интересов двух частных лиц возникает вследствие

противоположности их интересу третьего" (62). Он мог бы добавить, что

согласие всех интересов возникает вследствие противоположности их интересу

каждого. Не будь различны интересы, едва ли можно был бы понять, что такое

интерес общий, который тогда не встречал бы никакого противодействия; все

шло бы само собой и политика не была бы более искусством.

Когда в достаточной мере осведомленный народ выносит решение, то, если

граждане не вступают между собою ни в какие сношения, из множества

незначительных различий вытекает всегда общая воля и решение всякий раз

оказывается правильным. Но когда в ущерб основной ассоциации образуются

сговоры, частичные ассоциации (61), то воля каждой из этих ассоциаций

становится общею по отношению к ее членам и частною по отношению к

людей, но лишь столько, сколько ассоциаций. Различия становятся менее

многочисленными и дают менее общий результат. Наконец, когда одна из этих

ассоциаций настолько велика, что берет верх над всеми остальными, в

результате получится уже не сумма незначительных расхождений, но

одно-единственное расхождение. Тогда нет уже больше общей воли, и мнение,

которое берет верх, есть уже не что иное, как мнение частное.

Важно, следовательно, дабы получить выражение именно общей воли, чтобы

в Государстве не было ни одного частичного сообщества и чтобы каждый

гражданин высказывал только свое собственное мнение*; таково было

единственное в своем роде и прекрасное устроение, данное великим Ликургом.

Если же имеются частичные сообщества, то следует увеличить их число и тем

предупредить неравенство между ними, как это сделали Солон, Нума (63),

Сервий (64). Единственно эти предосторожности пригодны для того, чтобы

просветить общую волю, дабы народ никогда не ошибался.

* "Vera cosa e, - говорит Макиавелли, -che alcune divisioni nuocono

alle respubbliche, e alcune giovano: che sono dalle sette e da partigiani,

si mantengono. Non potendo adunque provedere un fondatore d"una

repubblicache non siano nimicizie in quella ha da proveder almeno che non vi

siano sette" Hist. Florent., lib. VII("Верно, - говорит Макиавелли, - что

некоторые разделения причиняют вред республикам, а некоторые приносят

пользу: те, что причиняют вред, связаны с наличием сект и партий; те же, что

приносят пользу, существуют без партий, без сект. Следовательно, поскольку

основатель республики не может предусмотреть, что в ней не будет проявлений

вражды, он должен, по крайней мере, обеспечить, чтобы в ней не было сект".

"Ист[ория] Флоренц[ии]", кн. VII(65) (итал.)).

О ГРАНИЦАХ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ СУВЕРЕНА

Если Государство или Гражданская община это нечто иное, как условная

личность, жизнь которой заключается в союзе ее членов, и если самой важной

из забот ее является забота о самосохранении, то ей нужна сила всеобщая и

побудительная, дабы двигать и управлять каждою частью наиболее удобным для

целого способом. Подобно тому, как природа наделяет каждого человека

неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение

дает Политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и

вот эта власть, направляемая общею волей, носит, как я сказал, имя

суверенитета.

Но, кроме общества как лица юридического, мы должны принимать в

соображение и составляющих его частных лиц, чья жизнь и свобода,

естественно, от него независимы. Итак, речь идет о том, чтобы четко

различать соответственно права граждан и суверена*; а также обязанности,

которые первые должны нести в качестве подданных, и естественное право,

которым они должны пользоваться как люди.

* Внимательные читатели, не спешите, пожалуйста, обвинять меня здесь в

противоречии. Я не мог избежать его в выражениях вследствие бедности языка;

но подождите.

Все согласны (66) с тем, что все то, что каждый человек отчуждает по

общественному соглашению из своей силы, своего имущества и своей свободы,

составляет лишь часть всего того, что имеет существенное значение для

общины. С этим все согласны; но надо также согласиться с тем, что один

только суверен может судить о том, насколько это значение велико.

Все то, чем гражданин может служить Государству, он должен сделать

тотчас же, как только суверен этого потребует, но суверен, со своей стороны,

не может налагать на подданных узы, бесполезные для общины; он не может даже

желать этого, ибо как в силу закона разума, так и в силу закона

естественного ничто не совершается без причины.

Обязательства, связывающие нас с Общественным организмом, непреложны

лишь потому, что они взаимны и природа их такова, что, выполняя их, нельзя

действовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе. Почему общая

воля всегда направлена прямо к одной цели и почему все люди постоянно желают

счастья каждого из них, если не потому, что нет никого, кто не относил бы

этого слова каждый на свой счет и кто не думал бы о себе, голосуя в

интересах всех? Это доказывает, что равенство в правах и порождаемое им

представление о справедливости вытекает из предпочтения, которое каждый

оказывает самому себе и, следовательно, из самой природы человека; что общая

воля, для того, чтобы она была поистине таковой, должна быть общей как по

своей цели, так и по своей сущности; что она должна исходить от всех, чтобы

относиться ко всем, и что она теряет присущее ей от природы верное

направление, если устремлена к какой-либо индивидуальной и строго

ограниченной цели, ибо тогда, поскольку мы выносим решение о том, что

является для нас посторонним, нами уже не руководит никакой истинный принцип

равенства.

В самом деле, как только речь заходит о каком-либо факте или частном

праве на что-либо, не предусмотренном общим и предшествующим соглашением, то

дело становится спорным. Это - процесс, в котором заинтересованные люди

составляют одну из сторон, а весь народ - другую, но в котором я не вижу ни

закона, коему надлежит следовать, ни судьи, который должен вынести решение.

Смешно было бы тогда ссылаться на особо по этому поводу принятое решение

общей воли, которое может представлять собою лишь решение, принятое одной из

сторон и которое, следовательно, для другой стороны является только волею

постороннею, частною, доведенною в этом случае до несправедливости и

подверженной заблуждениям. Поэтому, подобно тому, как частная воля не может

представлять волю общую, так и общая воля, в свою очередь, изменяет свою

природу, если она направлена к частной цели, и не может, как общая, выносить

решение ни в отношении какого-нибудь человека, ни в отношении какого-нибудь

факта. Когда народ Афин, например, нарицал или смещал своих правителей,

воздавал почести одному, налагал наказания на другого и посредством

множества частных декретов осуществлял все без исключения действия

Правительства, народ не имел уже тогда общей воли в собственном смысле этих

слов; он действовал уже не как суверен, но как магистрат. Это покажется

противным общепринятым представлениям, но дайте мне время изложить мои

собственные.

Исходя из этого, надо признать, что волю делает общею не столько число

устроении каждый по необходимости подчиняется условиям, которые он делает

обязательными для других: тут замечательно согласуются выгода и

справедливость, что придает решениям по делам, касающимся всех, черты

равенства, которое тотчас же исчезает при разбирательстве любого частного

дела, ввиду отсутствия здесь того общего интереса, который объединил и

отождествлял бы правила судьи с правилами тяжущейся стороны. С какой бы

стороны мы ни восходили к основному принципу, мы всегда придем к одному и

тому же заключению, именно: общественное соглашение устанавливает между

гражданами такого рода равенство, при котором все они принимают на себя

обязательства на одних и тех же условиях и все должны пользоваться

одинаковыми правами. Таким образом, по самой природе этого соглашения,

всякий акт суверенитета, т. е. всякий подлинный акт общей воли, налагает

обязательства на всех граждан или дает преимущества всем в равной мере; так

что суверен знает лишь Нацию как целое, и не различает ни одного из тех, кто

ее составляет. Что же, собственно, такое акт суверенитета? Это не соглашение

высшего с низшим, но соглашение Целого с каждым из его членов; соглашение

законное, ибо оно имеет основою Общественный договор; справедливое, ибо оно

общее для всех; полезное, так как оно не может иметь иной цели, кроме общего

блага; и прочное, так как поручителем за него выступает вся сила общества и

высшая власть. До тех пор, пока подданные подчиняются только такого рода

соглашениям, они не подчиняются никому, кроме своей собственной воли; и

спрашивать, каковы пределы прав соответственно суверена и граждан, это

значит спрашивать, до какого предела простираются обязательства, которые эти

последние могут брать по отношению к самим себе - каждый в отношении всех и

все в отношении каждого из них.

Из этого следует, что верховная власть, какой бы неограниченной,

священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может

переступать границ общих соглашений, и что каждый человек может всецело

распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и

его свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданных

большее бремя, чем на другого. Ибо тогда спор между ними приобретает частный

характер и поэтому власть суверена здесь более не компетентна.

Раз мы допустили эти различия, в высшей степени неверно было бы

утверждать, что Общественный договор требует в действительности от частных

лиц отказа от чего-либо; положение последних в результате действия этого

договора становится на деле более предпочтительным, чем то, в котором они

находились ранее, так как они не отчуждают что-либо, но совершают лишь

выгодный для них обмен образа жизни неопределенного и подверженного

случайности на другой - лучший и более надежный; естественной независимости

На свободу; возможности вредить другим - на собственную безопасность; и

своей силы, которую другие могли бы превзойти, на право, которое объединение

в обществе делает неодолимым. Сама их жизнь, которую они доверили

Государству, постоянно им защищается, и если они рискуют ею во имя его

защиты, то разве делают они этим что-либо иное, как не отдают ему то, что от

него получили? Что же они делают такого, чего не делали еще чаще и притом с

большей опасностью, в естественном состоянии, если, вступая в неизбежные

схватки, будут защищать с опасностью для своей жизни то, что служит им для

ее сохранения? Верно, что все должны сражаться за самого себя. И разве мы не

выигрываем, подвергаясь ради того, что обеспечивает нам безопасность, части

того риска, которому нам обязательно пришлось бы подвергнуться ради нас

самих, как только мы лишились бы этой безопасности?

О ПРАВЕ ЖИЗНИ И СМЕРТИ

Спрашивают: как частные лица (67), отнюдь не имея прав распоряжаться

своею собственной жизнью, могут передавать суверену именно то право,

которого у них нет (68). Этот вопрос кажется трудноразрешимым лишь потому,

что он неверно поставлен. Всякий человек вправе рисковать своей собственной

выбрасывается из окна, чтобы спастись от пожара, виновен в покушении на

самоубийство? Разве обвиняют когда-либо в этом преступлении того, кто

погибает в бурю, хотя при выходе в море он уже знал об опасности ее

приближения?

Общественный договор имеет своей целью сохранение договаривающихся. Кто

хочет достичь цели, тот принимает и средства ее достижения, а эти средства

неотделимы от некоторого риска, даже связаны с некоторыми потерями. Тот, кто

готов отдать за них жизнь, если это будет необходимо. Итак, гражданину уже

не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и

когда государь говорит ему: "Государству необходимо, чтобы ты умер", - то он

должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в

безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар,

полученный им на определенных условиях от государства.

Смертная казнь, применяемая к преступникам, может рассматриваться

приблизительно с такой же точки зрения: человек, чтобы не стать жертвой

убийцы, соглашается умереть в том случае, если сам станет убийцей. Согласно

этому договору, далекие от права распоряжаться своей собственной жизнью люди

стремятся к тому, чтобы ее обезопасить; и не должно предполагать, что

кто-либо из договаривающихся заранее решил дать себя повесить.

Впрочем, всякий преступник, посягающий на законы общественного

состояния, становится по причине своих преступлений мятежником и предателем

отечества; он перестает быть его членом, если нарушил его законы; и даже он

ведет против него войну. Тогда сохранение Государства несовместимо с

сохранением его жизни; нужно, чтобы один из двух погиб, а когда убивают

виновного, то его уничтожают не столько как гражданина, сколько как врага.

Судебная процедура, приговор это доказательство и признание того, что он

нарушил общественный договор и, следовательно, не является более членом

Государства. Но поскольку он признал себя таковым, по крайней мере своим

пребыванием в нем, то он должен быть исключен из государства путем либо

изгнания как нарушитель соглашения, либо же путем смертной казни как враг

общества. Ибо такой враг - это не условная личность, это - человек; а в

таком случае по праву войны побежденного можно убить.

Но, скажут мне, осуждение преступника есть акт частного характера.

Согласен: потому право осуждения вовсе не принадлежит суверену; это - право,

которое он может передать, не будучи в состоянии осуществлять его сам. Все

мои мысли связаны одна с другою, но я не могу изложить их все сразу.

Кроме того, частые казни - это всегда признак слабости или нерадивости

Правительства. Нет злодея, которого нельзя было бы сделать на что-нибудь

годным. Мы вправе умертвить, даже в назидание другим, лишь того, кого опасно

оставлять в живых (69).

Что до права помилования или освобождения виновного от наказания,

положенного по Закону и определенного судьей, то оно принадлежит лишь тому,

кто стоит выше и судьи и Закона, т. е. суверену; но это его право еще не

вполне ясно, да и случаи применения его очень редки. В хорошо управляемом

Государстве казней мало не потому, что часто даруют помилование, а потому,

что здесь мало преступников; в Государстве, клонящемся к упадку,

многочисленность преступлений делает их безнаказанными. В Римской Республике

ни Сенат, ни консулы никогда не пытались применять право помилования; не

делал этого и народ, хотя он иногда и отменял свои собственные решения.

Частые помилования предвещают, что вскоре преступники перестанут в них

нуждаться, а всякому ясно, к чему это ведет. Но я чувствую, что сердце мое

ропщет и удерживает мое перо; предоставим обсуждение этих вопросов человеку

справедливому, который никогда не оступался и сам никогда не нуждался в

прощении.

Общественным соглашением мы дали Политическому организму существование

и жизнь; сейчас речь идет о том, чтобы при помощи законодательства сообщить

ему движение и наделить волей. Ибо первоначальный акт, посредством которого

этот организм образуется и становится единым, не определяет еще ничего из

То, что есть благо и что соответствует порядку (70), является таковым

по природе вещей и не зависит от соглашений между людьми. Всякая

справедливость - от Бога, Он один - ее источник; но если бы мы умели

получать ее с такой высоты, мы бы не нуждались ни в правительстве, ни в

законах. Несомненно, существует всеобщая справедливость, исходящая лишь от

разума, но эта справедливость, чтобы быть принятой нами, должна быть

взаимной. Если рассматривать вещи с человеческой точки зрения, то при

отсутствии естественной санкции законы справедливости бессильны между

людьми; они приносят благо лишь бесчестному и несчастье - праведному, если

этот последний соблюдает их в отношениях со всеми, а никто не соблюдает их в

своих отношениях с ним. Необходимы, следовательно, соглашения и законы,

чтобы объединить права и обязанности и вернуть справедливость к ее предмету.

В естественном состоянии, где все общее, я ничем не обязан тем, кому я

ничего не обещал; я признаю чужим лишь то, что мне ненужно. Совсем не так в

гражданском состоянии, где все права определены Законом.

Но что же такое, в конце концов, закон? До тех пор, пока люди не

перестанут вкладывать в это слово лишь метафизические понятия (71), мы в

наших рассуждениях будем, по-прежнему, уж не понимать друг друга; и даже

если объяснят нам, что такое закон природы, это еще не значит, что благодаря

этому мы лучше поймем, что такое закон Государства.

Я уже сказал, что общая воля не может высказаться по поводу предмета

частного. В самом деле, этот частный предмет находится либо в Государстве,

либо вне его. Если он вне Государства, то посторонняя ему воля вовсе не

является общей по отношению к нему; а если этот предмет находится в

Государстве, то он составляет часть Государства: тогда между целыми и частью

устанавливается такое отношение, которое превращает их в два отдельных

существа; одно это часть, а целое без части - другое. Но целое минус часть

вовсе не есть целое; и пока такое отношение существует, нет более целого, а

есть две неравные части; из чего следует, что воля одной из них вовсе не

является общею по отношению к другой.

Но когда весь народ выносит решение, касающееся всего народа, он

рассматривает лишь самого себя, и если тогда образуется отношение, то это -

отношение целого предмета, рассматриваемого с одной точки зрения, к целому

же предмету, рассматриваемому с другой точки зрения, - без какого-либо

разделения этого целого. Тогда сущность того, о чем выносится решение, имеет

общий характер так же, как и воля, выносящая это решение. Этот именно акт я

и называю законом.

Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий характер, я

разумею под этим, что Закон рассматривает подданных как целое, а действия -

как отвлечение, но никогда не рассматривает человека как индивидуум или

отдельный поступок. Таким образом, Закон вполне может установить, что будут

существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому

определенному лицу; Закон может создать несколько классов граждан, может

даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из

этих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лица

будут включены в тот или иной из этих классов; он может установить

королевское Правление и сделать корону наследственной; но он не может ни

избирать короля, ни провозглашать какую-либо семью царствующей, - словом,

всякое действие, объект которого носит индивидуальный характер, не относится

к законодательной власти.

Уяснив себе это, мы сразу же поймем, что теперь излишне спрашивать о

том, кому надлежит создавать законы, ибо они суть акты общей воли; и о том,

стоит ли государь выше законов, ибо он член Государства; и о том, может ли

Закон быть несправедливым, ибо никто не бывает несправедлив по отношению к

самому себе; и о том, как можно быть свободным и подчиняться законам, ибо

они суть лишь записи изъявлений нашей воли.

И еще из этого видно, что раз в Законе должны сочетаться всеобщий

характер воли и таковой же ее предмета, то все распоряжения, которые

самовластно делает какой-либо частный человек, кем бы он ни был, никоим

образом законами не являются. Даже то, что приказывает суверен по частному

поводу, - это тоже не закон, а декрет; и не акт суверенитета, а акт

магистратуры.

Таким образом, я называю Республикою всякое Государство, управляемое

посредством законов (72), каков бы ни был при этом образ управления им; ибо

только тогда интерес общий правит Государством и общее благо означает нечто.

Всякое Правление* посредством законов, есть республиканское: что такое

Правление, я разъясню ниже.

* Под этим словом я разумею не только Аристократию или Демократии, но

вообще всякое Правление, руководимое общей волей, каковая есть Закон. Чтобы

Правительство было законосообразным, надо, чтобы оно не смешивало себя с

сувереном, но чтобы оно было его служителем: тогда даже Монархия есть

Республика. Это станет ясным из следующей книги.

Законы, собственно - это лишь условия гражданской ассоциации. Народ,

повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает в

ассоциацию, положено определять условия общежития. Но как они их определят?

Сделают это с общего согласия, следуя внезапному вдохновению? Есть ли у

Политического организма орган для выражения его воли? Кто сообщит ему

предусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его воли превратить в

акты и заранее их обнародовать? Как иначе провозгласит он их в нужный

момент? Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибо

она редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и столь

трудное дело, как создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочет

блага, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда направлена

верно и прямо, но решение, которое ею руководит, не всегда бывает

просвещенным. Ей следует показать вещи такими, какие они есть, иногда -

такими, какими они должны ей представляться; надо показать ей тот верный

путь, который она ищет; оградить от сводящей ее с этого пути воли частных

лиц; раскрыть перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательность

близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед. Частные лица

видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает в чем оно.

Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовать

свою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет. Тогда

результатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественном

организме; отсюда возникает точное взаимодействие частей и, в завершение

всего, наибольшая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе.

О ЗАКОНОДАТЕЛЕ

Для того чтобы открыть наилучшие правила общежития, подобающие народам,

нужен ум высокий, который видел бы все страсти людей и не испытывал ни одной

из них; который не имел бы ничего общего с нашею природой, но знал ее в

совершенстве; чье счастье не зависело бы от нас, но кто согласился бы все же

заняться нашим счастьем; наконец, такой, который, уготовляя себе славу в

отдаленном будущем, готов был бы трудиться в одном веке, а пожинать плоды в

другом*. Потребовались бы Боги, чтобы дать законы людям.

* Народ становится знаменитым лишь когда его законодательство начинает

клониться к упадку. Неизвестно, в течение скольких веков устроение, данное

Ликургом, составляло счастье спартанцев, прежде чем о них заговорили в

других частях Греции.

Тот же вывод, который делал Калигула применительно к фактам, Платон

возводил в принцип для определения свойств человека, призванного к

гражданской деятельности или к тому, чтобы стать царем, принцип, поисками

которого он занят в своей книге о Правлении (73). Но если верно, что великие

государи встречаются редко, то что же тогда говорить о великом Законодателе?

Первому надлежит лишь следовать тому образцу, который должен предложить

второй. Этот - механик, который изобретает машину; тот лишь рабочий, который

ее собирает и пускает вход. При рождении обществ, - говорит Монтескье, -

сначала правители Республик создают установления, а затем уже установления

создают правителей Республик (74).

Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу,

должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую

природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое

замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого

этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие;

переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить наместо

физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано

природой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы он

отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были

бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия

других. Чем больше эти естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы,

вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и

совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если

каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без

всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил

всех индивидуумом или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы

достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна.

Законодатель - во всех отношениях человек необыкновенный в Государстве.

Если он должен быть таковым по своим дарованиям, то не в меньшей мере должен

он быть таковым по своей роли. Это - не магистратура; это - не суверенитет.

Эта роль учредителя Республики совершенно не входит в ее учреждение. Это -

должность особая и высшая, не имеющая ничего общего с властью человеческой.

Ибо если тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, то

и тот, кто властвует над законами, также не должен повелевать людьми. Иначе

его законы, орудия его страстей, часто лишь увековечивали бы совершенные им

несправедливости; он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные интересы

не искажали святости его создания.

Когда Ликург давал законы своему отечеству, он начал с того, что

отрекся от царской власти (75). В большинстве греческих городов существовал

обычай поручать составление законов чужестранцам. Этому обычаю часто

подражали итальянские Республики нового времени; также поступила Женевская

Республика, и она не может пожаловаться на результаты*. Рим в пору своего

наибольшего расцвета увидел, как возродились в его недрах все преступления

тирании, и видел себя уже на краю гибели, потому что соединил в головах

одних и тех же людей знаки достоинства законодателя и власти царя.

* Те, кто смотрят на Кальвина лишь как на богослова (77), не понимают,

по-видимому, всей широты его гения. Составление наших мудрых Эдиктов, в

котором он принимал немалое участие, делает ему столько же чести, как и его

"Наставление" (78). Какие бы перевороты ни произошли со временем в нашей

вере, - до тех пор пока не угаснет среди нас любовь к отечеству и свободе, -

в нашей стране никогда не перестанут благословлять память этого великого

человека.

Между тем даже Децемвиры никогда не присваивали себе (76) права вводить

какой-либо закон своею собственною властью. "Ничто из того, что мы вам

предлагаем, - говорили они народу, - не может превратиться в закон без

вашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должны

составить ваше счастье".

Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или не

должен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже при

желании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласно

первоначальному соглашению, только общая воля налагает обязательства на

частных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либо

частного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободного

повторить.

Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи,

которые, казалось бы, исключают один другую: предприятие, повышающее

человеческие силы, и, для осуществления его, - власть, которая сама по себе

ничего не значит.

И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которые

хотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смогут

стать ему понятными. Однако есть множество разного рода понятий, которые

невозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слишком далекие

предметы равно ему недоступны, поскольку каждому индивидууму по вкусу лишь

такая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохо

представляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений,

налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ мог

одобрить здравые положения политики и следовать основным правилам пользы

государственной, необходимо, чтобы следствие могло превратиться в причину,

чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначального

устроения, руководил им, и чтобы люди до появления законов были тем, чем они

должны стать благодаря этим законам. Так, Законодатель, не имея возможности

воспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, по

необходимости прибегает к власти иного рода, которая может увлекать за

собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая к

убеждению.

Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать к себе на помощь

небо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорные

законам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу в

сотворении человека и в создании Гражданской общины, повиновались по своей

воле и покорно несли бремя общественного благоденствия.

Решения этого высшего разума, недоступного простым людям, Законодатель

и вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, кого

не смогло бы поколебать в их упорстве человеческое благоразумие*.

* "E veramente, - говорит Макиавелли, - mai non fu alcuno ordinatore di

leggi straordinarie in un popolo, che non ricorresse a Dio, perche

altrimenti non sarebbero accetate; perche sono molti beni conosctuti da uno

prudente, i quali non hanno in se radgioni da potergli persuadere ad aitrui"

Discursi sopra Tito Livio, L. I. сар. XI. "В самом деле, не было ни одного

учредителя чрезвычайных законов какого-либо народа, который бы не прибегнул

к Богу, так как иначе они не были бы приняты; есть много благ, которые

хорошо понятны мудрецам, но сами по себе недостаточно очевидны, чтобы можно

было убедить в них других людей". - "Рассуждение на первую декаду Тита

Ливия", кн. I, гл. XI(итал.).

Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякому

поверят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душа

Законодателя - это подлинное чудо (79), которое должно оправдать его

призвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобрести

треножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сношения с

каким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо на

ухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеет

делать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда не

основать царства, и его нелепое, создание вскоре погибнет вместе с ним.

Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь мудрость делает ее

долговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила

(80), что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают о

великих людях, которые их продиктовали, и в то же время как горделивая

философия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков

(81), истинного политика восхищает в их установлениях тот великий и могучий

гений, который дает жизнь долговечным творениям.

Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном (82),

что предмет политики и религии в наше время один и тот же; но что при

становлении народов одна служит орудием другой (83).

Об общественном договоре

ВВЕДЕНИЕ

Трактат “Об общественном договоре” Ж.-Ж. Руссо (1712 – 1778 гг.) – один из крупнейших литературных памятников общественно-политической мысли. Сейчас это произведение очень актуально, поскольку идеи общественного договора составляют основу современного демократического общества.

Понятие общественного договора имеет у Руссо определенное логическое, идеальное значение. В том, что каждый человек как бы передает объединению всех граждан свои силы и волю, Руссо видит логическую основу общественного, гражданского состояния. В этом смысле “общественный договор” выступает у Руссо как некоторый общественно-политический идеал, как “царство разума” как выдвигаемая им общественно-политическая программа. И, хотя эта программа – в своем роде утопия, ее основные положения действуют сейчас в нашей жизни.

ОБЩАЯ ЧАСТЬ

О первоначальных обществах.

Ж.-Ж. Руссо начинает трактат главой “О первоначальных обществах” не случайно. Любое общество состоит из небольших первоначальных обществ, и всегда можно провести параллель между ними (в отношениях, правах и обязанностях членов обществ и т.д.).

Как первоначальное общество Руссо приводит семью. “Древнейшее из всех обществ и единственно естественное – это семья; но и в семье дети остаются привязанными к отцу только до тех пор, пока они нуждаются в нем для самосохранения”. Таким образом, человеку нужно общество для защиты, и, если он в силах защитить себя и обеспечить свое существование сам, он выходит из общества или не вступает в него.

Государство – это также большая семья. В государстве отражаются все особенности семей, которые его составляют. Равноправие или подчинение одних другим, взаимная поддержка или междоусобицы, все это и многое другое присуще как самому большому государству, так и самой маленькой семье. “Семья есть … первый образец политических обществ: начальник походит на отца, а народ на детей, и все, рожденные равными и свободными, отчуждают свою свободу только для своей пользы”.

О праве сильного и рабстве.

Ж.-Ж. Руссо отрицает право сильного, так как оно “гибнет, как только прекращается сила” и признает, что право рабства “ничтожно, не только потому, что оно беззаконно”, но и потому, что оно основано на праве сильного, которого нет.

Об общественном договоре.

Общество возникает, когда человек становится не в состоянии себя защитить. И тогда необходимо объединить имеющиеся силы: “Образовать путем соединения сумму сил, которая могла бы преодолеть сопротивление, пустить эти силы в ход с помощью единого двигателя и заставить их действовать согласно”.

Так как для создания достаточной силы необходимо объединение многих людей, и каждый должен отдать свою силу и свободу полностью, то объединение должно быть таким, чтобы члены общества, отдав все, при этом не теряли ничего. “Найти такую форму ассоциации, которая защищала бы и охраняла совокупной общей силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным, каким он был раньше”.

Эту проблему разрешает общественный договор, условие которого – полное отчуждение каждого члена со всеми своими правами в пользу всей общины.

“Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каждого члена как нераздельную часть целого”. Таким образом, при создании объединения, множество договаривающихся становятся единым целым, имеющим общую волю.

О суверене.

“Как только толпа объединилась в одно целое, нельзя оскорбить одного из ее членов, не нанося оскорбления целому, и тем более нельзя оскорбить целое, так чтобы этого не почувствовали все члены. Итак, и долг и интерес одинаково обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу”.

Каждый человек может иметь собственную волю, непохожую или даже противоположную общественной, которую он имеет, как часть общества. “Безусловность и естественная независимость его существования могут побудить его рассматривать то, что он должен уделить общему делу, как добровольную дань, потеря которой будет менее вредна для других, меч взнос ее тягостен для него”. Так, “каждый индивид пользовался бы правами гражданина, не желая выполнять обязанности подданного”. Это привело бы к разрушению политического организма.

Поэтому, “если кто-нибудь откажется повиноваться общей воле, то он будет принужден всем политическим организмом”.

О гражданском состоянии.

При переходе от естественного состояния к гражданскому, человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на все, чем он может овладеть, но приобретает возможность развиваться, облагораживаться, если не злоупотребляет новыми условиями жизни. Он выигрывает гражданскую свободу и право собственности на все, чем он владеет.

О владении.

“Община, принимая имущества частных лиц, вовсе не обездоливает их, а, напротив, лишь обеспечивает за ними законное владение”.

О том, что суверенитет неотчуждаем и неделим.

“Суверенитет, будучи только осуществлением общей воли, не может никогда отчуждаться, и суверен, будучи не чем иным, как коллективным существом, может быть представлен только самим собой”.

“Суверен может смело сказать: “Я желаю в данный момент того, чего такой-то человек желает””, но это распространяемо только на настоящее, а не на будущее, “так как было бы нелепо, чтобы воля связывала самое себя на будущее время” - таким актом народ обещал бы просто повиноваться, и прекратил бы быть сувереном.

“По тем же самым основаниям, по каким суверенитет не отчуждаем, он и неделим, ибо одно из двух: или воля всеобща, или нет; или это воля народа, или только части его. В первом случае эта объявленная всеобщая воля есть акт суверенитета и составляет закон; во втором – это только частная воля или акт магистратуры (должностных лиц), самое большее – это декрет”.

Ж.-Ж. Руссо считает, что нельзя делить также “силу и волю”, то есть законодательную и исполнительную власти, право обложения налогами, объявление войн, право вступать в различные договоры. “… права, которые считают частями этого суверенитета, все подчинены ему и предполагают существование верховной воли, выполнением велений которой и являются эти права”.

“Из предыдущего … не следует, что решения народа всегда одинаково правильны. Всегда хотят общего блага, но не всегда его видят. Подкупить народ нельзя, но его можно обмануть… ”.

“Если бы … граждане не имели никаких сношений между собой, то из большого числа незначительных различий проистекла бы всегда общая воля и решение было бы всегда правильным”. Но вместо этого происходит “объединение по интересам” - некое число разноцветных партий и т.д., и самая большая партия получает преимущество и может подменить волю всего народа совокупной волей своих членов. Таким образом, при возникновении объединений и партий, необходимо стремиться к тому, чтобы число их было велико и между ними не было неравенства.

О пределах суверенной власти.

“Необходимо … тщательно отличать как взаимные права граждан и суверена, так и обязанности, которые должны выполнять первые в качестве подданных, от естественного права, которым они должны обладать в качестве людей”.

“Обязательства, связывающие нас с общественным организмом, необходимы лишь потому, что они взаимны, и их природа такова, что выполняя их, нельзя работать для другого, не работая в то же время и для самого себя. … равенство в правах и сознании справедливости, из него вытекающее, происходит из предпочтения, отдаваемого каждым самому себе”.

“… акт суверенитета … не есть соглашение начальника с подчиненным, но соглашение целого с каждым из его членов… И пока подданные подчинены только такого рода соглашениям, они не повинуются никому, кроме своей собственной воли. Спрашивать поэтому, до какого предела простираются взаимные права суверена и граждан, это значит спрашивать, до какого предела последние могут обязывать самих себя, каждый по отношению ко всем и все по отношению к каждому”.

“Отсюда очевидно, что, как бы ни была суверенная власть абсолютна, … она не может все-таки переступить и не переступает границ общих соглашений… ”.

Но “все услуги, которые гражданин мажет оказать государству, он должен оказать по первому требованию суверена”, так как “даже жизнь, которую он посвятил государству, постоянно охраняется последним; и если он рискует ею для защиты государства, то разве он не возвращает ему только то, что от (государства) же и получил”.

О праве жизни и смерти.

“Общественный договор имеет целью сохранение договаривающихся. Кто одобряет цель, тот одобряет и средства, ведущие к цели, а эти средства связаны, безусловно, с некоторым риском, даже с некоторыми потерями”.

Человек, преступая законы государства, перестает быть его членом и становится его врагом. “В этом случае сохранность государства становится несовместимой с сохранностью преступника; необходимо, чтобы один из них погиб”. Преступника казнят как врага, а не как гражданина, а судебный процесс служит доказательством нарушения. Нарушитель должен быть извергнут из общества путем изгнания или смертной казни как враг общества.

О законе и законодателе.

“Для того, чтобы соединить права с обязанностями и осуществлять справедливость, необходимы законы”. Когда “весь народ устанавливает что-либо относительно всего народа, тогда он имеет дело только с самим собой …, тогда предмет, относительно которого делается постановление, так же общ, как и воля, которая постановляет. Этот-то акт я и называю законом”. Так как закон устанавливается для общества, он не может касаться конкретного человека или поступка. “ … всякая функция, которая относится к индивидуальному объекту, не есть дело законодательной власти”.

Об общественном договоре

ВВЕДЕНИЕ

ОБЩАЯ ЧАСТЬ

О первоначальных обществах.

О праве сильного и рабстве.

Об общественном договоре.

О суверене.

О гражданском состоянии.

О владении.

О том, что суверенитет неотчуждаем и неделим.

О пределах суверенной власти.

О праве жизни и смерти.

О законе и законодателе.

“Народ, подчиненный законам, должен быть и автором этих законов; только те, которые вступают в союз, должны регулировать его условия”. Таким образом, законодатель – это само общество, но нужно указать общей воле “правильный путь, который она ищет, гарантировать ее от увлечения волей отдельных лиц… Надо заставить одних согласовать их волю с разумом, а иного научить узнавать то, чего он хочет”.

О народе.

“… мудрый законодатель не начинает с написания хороших законов, и исследует предварительно, сможет ли народ, для которого он эти законы предназначает, вынести их”. Ж.-Ж. Руссо говорит, что государство как и человек, переживает юность, зрелость и старость, и подчинять его законам нужно в зрелости. Каждое государство взрослеет с разной скоростью, и, прежде чем издавать для него закон, нужно изучить народ его, выяснить, способен ли он к дисциплине.

“Русские никогда не будут народом истинно цивилизованным, потому что их цивилизовали слишком рано… Некоторые из проведенных им (Петром) реформ были сделаны хорошо, большая же часть была неуместна. Он видел, что его народ – народ варварский, но он не видел того, что он не зрел для истинного управления… Он хотел сначала сотворить из своих подданных немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы сделать из них русских”.

Государство должно быть “ни слишком большим, чтобы хорошо управляться, ни слишком малым для того, чтобы поддерживать свое существование собственными силами”. “Маленькое государство пропорционально сильнее, чем большое”, так как в большом “администрация становится более затруднительной при больших расстояниях… и более обременительной, по мере того, как множатся ее ступени”.

“Первая вещь, которую необходимо установить, - это здоровая и прочная конституция; и всегда следует более рассчитывать на силу, создаваемую хорошим правительством, чем на средства, доставляемые большой территорией”.

Если земли слишком много, то это причина для оборонительных войн, если слишком мало – для наступательных. Таким образом, “отношение … должно быть таково, чтобы земли было достаточно для поддержания ее обитателей и чтобы было столько жителей, сколько земля может прокормить”.

Еще одно необходимое условие: чтобы народ “пользовался изобилием и миром” во время организации государства, так как в этот момент оно наиболее уязвимо.

Таким образом, наиболее способен к законодательству не нуждающийся в политической и экономической помощи народ, не обремененный к тому же памятью “настоящего ига законов; у которого нет ни обычаев, ни сильно укоренившихся предрассудков”.

О различных системах законодательства.

Целью всякой системы законодательства является свобода и равенство. Власть не должна доходить до насилия и применяться иначе, как только в силу законов; ни один гражданин не должен быть настолько богат, чтобы купить другого, и ни один – настолько беден, чтобы быть вынужденным продавать себя. “… Сила вещей стремится всегда разрушить равенство, сила законодательства должна быть постоянно направлена к его поддержанию”.

Прочность конституции в том, чтобы естественные отношения и законы совпадали по одним и тем же вопросам, и действие законов заключалось бы в поддержании естественных отношений. При противоречиях между теми и этими, ослабление их может привести к смутам и разрушению государства.

Подразделение законов.

К первой группе относятся законы, регулирующие отношения суверена и государства.

Во второй группе законы, регулирующие отношения членов между собой и к политическому организму в целом; в первом случае законы должны стремиться к уменьшению, во втором – к увеличению этих отношений.

В третью группу входят законы, регулирующие отношение между преступлением и наказанием – уголовное законодательство.

К четвертой группе относятся самые важные, хотя и не писаные законы – нравы и обычаи, а в особенности – общественное мнение.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В трактате Ж.-Ж. Руссо “Об общественном договоре”, описано идеальное государство, в котором люди, отдав свои силы, свободу и имущество во имя общества, получают взамен гражданскую свободу, равноправие, законодательную власть и защиту. Всякий идеал недостижим.

Жан-Жак Руссо относится к тем философам, которые еще долго будут вызывать дискуссии. Принадлежит ли он к плеяде мыслителей или, наоборот, к ее самым непримиримым критикам? Готовил он почву для Французской революции или же делал все, чтобы она не произошла? Множество биографов сломали копья, споря о том, кто такой был Жан-Жак Руссо. Основные идеи этого философа, принадлежавшего одновременно к школам натурализма и сенсуализма, мы рассмотрим в этой статье. Ведь именно этот человек понял, что прогресс несет за собой несчастье, а деспотизм порождает бесправие большинства. В ситуации, когда основная масса людей жила практически за чертой нищеты, он лелеял идеи о всеобщем равенстве.

Взгляды Жан-Жака Руссо: что лежит в их основе

Главным мотивом идей философа является требование вывести общества из того состояния, в котором оно находится теперь. То есть из ситуации всеобщей испорченности. Его коллеги-просветители утверждали, что это возможно, стоит только правильно воспитать князей и правителей. А также учредить республику, где все получат равные материальные блага и политические права. Руссо же полагал, что главный принцип правильного общества лежит в верном моральном мышлении. Философ говорил о том, что «всякий человек добродетелен», когда его «частная воля во всем соответствует общей воле». Мораль для него была главным мерилом всего. Поэтому он считал, что без добродетели никакой настоящей свободы не существует. Но его жизнь была словно опровержением всей его философии.

Биография. Юность и начало карьеры

Жан-Жак Руссо, основные идеи которого мы анализируем, родился в городе Женеве и по своим религиозным убеждениям в детстве был кальвинистом. Мать его умерла во время родов, а отец бежал из города, поскольку стал жертвой уголовного преследования. С раннего возраста он был отдан в ученичество, но ни нотариус, ни гравер, в подчинении которых находился будущий философ, не любили его. Дело в том, что он предпочитал запоем читать книги, а не работать. Его часто наказывали, и он решился бежать. Он пришел в соседнюю область - Савойю, которая была католической. Там, не без участия госпожи де Варан - своей первой покровительницы, он стал католиком. Так начались мытарства юного мыслителя. Он работает лакеем в аристократической семье, но не приживается там и уходит обратно, к госпоже де Варан. С ее помощью он идет учиться в семинарию, бросает ее, два года скитается по Франции, часто ночуя под открытым небом, и вновь возвращается к своей прежней любви. Даже присутствие еще одного воздыхателя «мамаши» не смущает его. В течение нескольких лет Жан-Жак Руссо, биография которого в юности была столь отличной от его последующих взглядов, то уходит, то возвращается к госпоже де Варан и живет с нею в Париже, в Шамбери и в других местах.

Зрелость

Оставаться долгое время в качестве протеже стареющей дамы Руссо в конце концов счел невозможным. Он пытался зарабатывать, но неудачно. Не сумел он ни обучать детей, ни работать секретарем посла. Со всеми работодателями у него возникали проблемы. Мизантропия постепенно проникает в характер этого человека. С людьми он не сходится. Природа - вот что начинает очаровывать такого любителя уединения, как Жан-Жак Руссо. Биография философа внезапно делает резкий поворот - он женится на горничной, служащей в одной из гостиниц. Это была грубая, которую он совершенно не любил, но она его кормила. Всех своих детей он отдал в приют, утверждая впоследствии, что денег на содержание семьи у него не было. Он продолжал подрабатывать на различных временных должностях, и вот, будучи секретарем, вошел в общество Энциклопедистов, которые собирались на дому. Одним из его первых друзей был Последний часто подвергался преследованиям за Однажды, когда Жан-Жак шел навестить Дидро в заключении, он прочел в газете конкурсное объявление о премии за лучшую работу на тему, полезны ли для общества науки и искусства. Молодой человек написал эссе, обличающее культуру и цивилизацию. Как ни странно, первое место получил именно он, Жан-Жак Руссо. Основные идеи его философии были высказаны в этом тексте. Так началась его биография как мыслителя.

Слава

С тех пор Руссо прожил блестящие десять лет. Он писал музыку и оперетты, которые ставили на королевской сцене. Он был моден в высшем обществе. А поскольку основной его идеей было отвержение современной ему культуры, он отказался от принципов богатой и обеспеченной жизни, стал одеваться просто (и даже грубо) и начал вульгарно и оскорбительно общаться со своими приятелями-аристократами. Зарабатывал он на жизнь, переписывая ноты. Хотя светские дамы осыпали его подарками, все презенты доставались его жадной жене. Вскоре философ написал еще один труд, ставший популярным. Политические идеи Жан-Жака Руссо проявились впервые в этой работе. Рассуждая о том, как произошло неравенство, мыслитель счел, что все, что стоит в основе жизни современного общества - государство, законы, разделение труда, - все это привело к моральному падению. Одна из ценительниц Руссо, госпожа д’Эпине, построила для него в своих владениях специальный «Эрмитаж» среди леса, где философ мог предаваться раздумьям в одиночестве. Однако после неудачного романа с молодой замужней аристократкой, приведшего к скандалу в среде Эницклопедистов, Руссо порывает с сотоварищами.

Проблемы

Философ находит приют у герцога Люксембургского, где живет еще четыре года и пишет множество произведений. Одно из них навлекает на него гнев Церкви, и он бежит от судебного приговора парижского парламента. Укрываясь в родной Швейцарии, он видит, что ему здесь тоже не рады - правительство бернского кантона изгоняет философа. Новое убежище предоставляет ему прусский король - еще три года Руссо проводит в селении Мотье. Однако затем склочный характер заставляет его рассориться со всеми окрестными жителями. Пытаясь начать новую жизнь, он приезжает в Женеву и вновь принимает кальвинизм, но и с представителями этой конфессии не может мирно ужиться, и начинает с ними ссориться. Апогеем этих проблем стал конфликт с другим «властителем дум» той эпохи - Вольтером, который тоже жил возле Женевы, в поместье Ферне. Насмешливый соперник с помощью памфлетов выживает Жан-Жака из Мотье, и Руссо вынужден бежать в Англию. Он принимает приглашение другого философа, Юма. Но и с ним не получается ужиться, и через некоторое время новый друг объявляет Руссо сумасшедшим.

Скитания и смерть

Философ возвращается в Париж, вновь скитается, находя убежище то у одного приятеля, то у другого. Вольтер начинает публиковать памфлеты о том, какую ужасную жизнь прожил человек по имени Руссо Жан-Жак. Философия и поступки этого «лицемера» совершенно не совпадают между собой, замечает оппонент. В ответ Руссо пишет знаменитую «Исповедь», пытаясь оправдать свое прошлое и настоящее. Но его ментальная болезнь прогрессирует. Его здоровье стремительно ухудшается, и вскоре, по одной из версий, во время концерта, устроенного в его честь, философ внезапно умирает. Его могила на острове Ив стала местом паломничества для фанатов мыслителя, которые считали, что Руссо пал жертвой общественного остракизма.

Руссо Жан-Жак. Философия эскапизма

Как уже говорилось, первыми трудами мыслителя, были конкурсные «Рассуждения» об искусстве, науках и происхождении неравенства. Впоследствии он написал такие работы, как «Общественный договор», «Эмиль, или Воспитание чувств» и «Новая Элоиза». Некоторые из его произведений написаны в форме эссе, а некоторые как романы. Именно последними наиболее прославился Жан-Жак Руссо. Основные идеи об обличении цивилизации и культуры, от которых следует бежать, высказанные им еще в юности, находят свое естественное продолжение. Главным в человеке, как полагал философ, является вовсе не разум, а чувства. Основными инстинктами морального существа следует признать Совесть и Гений. В отличие от разума, они не ошибаются, хотя часто и не осознаны. Эпоха Возрождения, которой все восхищаются, привела к настоящему упадку общества, потому что науки, искусства и развитие промышленности, начавшееся именно в то время, привели к отчуждению людей друг от друга и возникновению искусственных потребностей. А задача настоящего философа - вновь сделать человека единым и, соответственно, счастливым.

Исторические взгляды

Но не только Ренессанс и его достижения обличал Жан-Жак Руссо. Теория об общественном договоре является одним из его основных философских выводов. Критикуя современные ему политические идеи, он противоречит популярному в то время Гоббсу. В первобытную эпоху, считает Руссо, не было никакой «войны всех против всех», а был самый настоящий «золотой век». Современное же падшее общество начинается с появления частной собственности - как только некто застолбил участок и заявил: «Это - мое», - исчезла детская невинность человечества. Конечно, повернуть науку вспять невозможно, но можно замедлить прогресс как таковой. Для этого следует заключить общественный договор и создать республику равноправных мелких собственников. Все вопросы там будут решаться не путем разделения властей, а на референдумах.

Каким должен быть человек

Много писал Жан-Жак Руссо о воспитании. Человек, прежде всего, должен быть естественным существом, ведь все его основные обусловлены природой. Поскольку чувства, как мы уже выяснили, - это главное в людях, то и развивать следует именно их. Лишние рассуждения только утомляют, а вовсе не возвеличивают. Настоящее достоинство человека исходит из сердца, а не из разума. Люди стараются не слышать голос совести, а ведь это - зов самой Природы. В своей погоне за цивилизацией человек забыл об этом и оглох. Поэтому ему следует вернуться к своему идеалу, представленному образом «благородного дикаря», отдающегося непосредственности чувств, а не сломанного ненужными требованиями искусственного этикета.

Просветительство и воспитание

Взгляды философа полны противоречий. Обрушиваясь на культуру и науки, Руссо, тем не менее, всегда пользовался их плодами и в воспитании человека признавал их необходимость и несомненные заслуги. Он полагал, как и многие его современники, что если правители будут слушать философов, то и общество станет совершеннее. Но это не единственное противоречие, которое было свойственно такому мыслителю, как Жан-Жак Руссо. Педагогические идеи философа возлагают надежды на просвещение, которое он так критиковал. Именно оно может сделать возможным воспитание достойных граждан, а без этого и правители, и подчиненные, будут всего лишь рабами и лжецами. Но при этом нужно помнить, что детство человека - это его воспоминание о потерянном рае золотого века, и стараться как можно больше брать от природы.

Добродетель - основа всего

Хотя жизнь философа не соответствовала его взглядам, мораль играет немаловажную роль в его произведениях. Эмоции и сочувствие, с точки зрения мыслителя, являются главной базой добродетели, а последняя лежит в основе человека и общества. Так считал Руссо Жан-Жак. о морали, природе и религии очень похожи. И добродетель, и вера должны быть подчинены природе, говорил он. Только тогда общество будет идеальным, когда между внутренним миром человека, его нравственными, эмоциональными и рациональными составляющими будет достигнута гармония с интересами всех членов социума. Поэтому индивиды должны преодолевать свое моральное отчуждение друг от друга и не уподобляться политикам, которые «больше походят не бешеных волков... чем на христиан... желающих вернуть своих оппонентов на путь истины».

Влияние Руссо на свое и последующие столетия было несомненным. Его идеи о противопоставлении эгоизма и добродетели, справедливости и коварства лживых законов, жадности собственников и невинности бедных, а также мечты о возвращении к природе были подхвачены романтиками, борцами за лучшее общественное устройство и социальные права, искателями солидарности и братства.